Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Александр Демьянович улыбался:

— Ты не слишком близко принимай к сердцу то, что я говорю. Знаешь, Мирон, мне до того осточертело, опротивело мое безделье, что я, кажется, с голыми руками пошел бы на фашистов. Только бы не лежать вот так, прикованным к постели, неподвижно, как бревно или гнилая колода. Сгнить так можно, истлеть!

— Терпения, комиссар, терпения больше!

— Сколько же народу ждать и терпеть? — не унимаясь, кричал Александр Демьянович. — Разве мы, большевики, проповедовали когда-нибудь рабскую терпеливость?

— Да ты не волнуйся зря! Я не об этой терпеливости. Чтобы стать тебе как следует на ноги, придется и потерпеть немного, — вот о чем речь. Никуда не денешься!

Вскоре Александр Демьянович и Мирон оставили хату Остапа и переселились в другое место, которого не знали ни Надя, ни даже юркий Пилипчик, хотя он и любил хвастаться перед девушкой, что знает решительно все. Но тут и он вынужден был сдаться. Правда, по своей прирожденной любознательности он не давал Наде покоя, все выпытывал у нее, куда это могли деться комиссар и дядька Мирон.

— На фронт! — шутя отвечала Надя.

— Так я тебе и поверил, — обижался Пилипчик и торжественно обещал ей, что он ни за что на свете, никогда-никогда не скажет ей о своих секретах.

— Вот хоть бы на колени ты стала передо мной, руки мои целовала… Ну хоть бы плакала, умоляла…

— Так вот и зальюсь слезами из-за твоих секретов.

— Ну подожди же, если ты такая!

— А ты не грози, дурень. А то опять от дядьки получишь на орехи.

— Чего-чего, а этого от тебя можно дождаться! — Пилипчик ушел от нее, затаив в душе большую обиду, — он вспомнил, как Надя выдала дядьке Остапу все его тайники, из-за которых довелось-таки пострадать его ушам. Особенно за те два пулемета, которые он обнаружил у Дубкова и спрятал в другое место. Очень он знал тогда, кто такой этот Дубков, — может, он шпион немецкий. Так думал тогда Пилипчик…

…Переселились комиссар и Мирон в то время, когда по всем окрестным деревням начали шнырять гитлеровцы. Старост всюду понаставили, нагнали полицаев. Начали прочесывать ближайшие к городку рощи. А староста Сипак, — он пошел в начальство сразу же, как только в колхозе появились немцы, — прислал даже нарочного к Остапу, чтобы тот явился в заречный колхоз. Остап посоветовался с Мироном, как ему быть в этом случае.

— А ты сходи. Послушай, чего он там хочет.

Остап пошел. Сипак встретил его официально в доме бывшей колхозной канцелярии, пригласил даже сесть.

— Давненько мы с тобой не встречались, Остап.

— Да уж, Мацей Степанович, годы не ждут, идут и идут…

— Верно говоришь, идут и идут. А мы стареем понемногу. Я как услышал, что ты на прежнем месте, так аж обрадовался. Вот, думаю, человек серьезный, держится своего места, как тот дуб придорожный. Люди уходят, а куда они идут? Мечутся люди — то им того мало, то которому захочется выше всех стать. Да и мало ли еще чего? До того распустился народ в наше время, что неизвестно, чего он в конце, концов добивается. Он хочет, чтобы все были равны. А нет того, чтобы каждый свое приберегал. Добыл что и держись за него, не лезь, куда не следует. А ты, вижу, кем был, тем и остался. Это уважать надо! Таким людям почет. И мы будем уважать таких людей.

— Кто это мы?

— Немецкие власти, значит… Нового порядка власть.

— А-а… Вот оно что! А я думаю, к чему ты это все говоришь? Не соображу никак.

— Да дело тут ясное.

— Да уж так! И я понимаю. Ты хотел мне сказать что-нибудь, если специального человека послал?

— Есть, есть дело к тебе, можно сказать, важное дело, госу-у-дарственное, если хочешь. Ходят ли у тебя по лесу эти разные люди?

— Как же им не ходить? Ходили и ходят. На то и лес, чтобы по нему ходить.

— Ты, видно, не понял. Я спрашиваю о тех, что от немца прячутся.

— А как же! Ходили. Эх, какая сила этого народа прошла, когда, значит, отступали!

— Те, видишь, меня не интересуют. Я о тех говорю, что сейчас по лесу слоняются да разные пакости немецкой власти учиняют. Про партизан я спрашиваю.

— А кто ж их разберет, какие там партизаны, а какие так себе. У них же, видать, у партизан, формы особой нет, а на лбу ни у кого не написано, что он партизан.

— Это уж ты зря! Я так с одного взгляда узнаю: партизан или нет. Нюх у меня такой. Опять же рассудок всегда подскажет.

— Так не каждый же такой рассудительный, как ты, Мацей Степанович.

— Это ты совершенно верно говоришь… — немного сбился с толку Сипак от этой, можно сказать, похвалы. — Так я прошу тебя, очень прошу… И если уж кто попадет к тебе с руки, ты его на волю не выпускай.