Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Может быть, и он, Бруно Шмульке, тоже обойденный судьбой немец? Нет, нет, нет… Об этом не стоит думать, а тем более говорить… И в душу постепенно закрадывалось ощущение какой-то неприятной раздвоенности: наши, выходит, там, а тут, должно быть, не наши… Ну-да, не наши… И вместе с беспокойством врывалась в душу печаль и еще не совсем осознанный страх: а что если доберутся и до него, спросят, прикажут дать отчет беспокойные соотечественники? И когда поползли первые слухи о начавшейся войне, Шмульке окончательно утратил покой, ходил растерянный, плененный одной неотвязной мыслью. Он часто задумывался, становился рассеянным, не замечал окружающего: стоит и смотрит, уставившись в какую-нибудь точку, забывает про инструмент или схватит не тот, который ему нужен. Кое-кто из рабочих пробовал подтрунивать над ним, незлобиво посмеивался:

— Своих ждешь, Шмульке?

Он приходил в себя, рассудительно отвечал:

— Над этим не смейтесь. Грешно смеяться! Это война. Война — большое несчастье!

Его оставили в покое. И когда начальник депо серьезно, совершенно серьезно сказал ему: «Готовьте чемодан, Шмульке, завтра тронемся в путь. А, может, вы не поедете с нами?», Шмульке ощутил, как у него пробежал мороз по спине, напрягся весь и торопливо ответил:

— Нет, нет, нет… Поеду! Я советский рабочий, товарищ начальник.

Может быть, он и уехал бы, хотя душа его трепетала от страха возможной ответственности перед соотечественниками, да и от опасения за семью, за крепко налаженный быт. Но во время налета десантников Шмульке, до ужаса боясь бомб, забрался в канавку около самой водокачки, по ту сторону путей. И когда, поднявшись и выйдя оттуда, он оглянулся, то увидел только сапера-лейтенанта и последнюю платформу поезда, на которую торопливо взбирались рабочие. Вот и лейтенант побежал. Шмульке хотелось крикнуть: «Подождите!», хотелось побежать вслед уходящему поезду, но ноги его были словно прикованы к земле — до того боялся смерти Шмульке от этих злых самолетов, которые еще кружились в небе, угрожающе рычали моторами. Он вскочил было, потом ползком добрался к водокачке, прислонился горячим лбом к холодным кирпичам фундамента. На одно мгновенье стало легче на сердце. И вдруг он встал во весь рост и стоял побледневший, весь покрытый холодным потом, ощущая, как заходилось сердце в неудержимом беге, как подгибаются и дрожат колени.

У самых ног его протянулись два шнура. Их назначение Шмульке хорошо знал. Онемевшей рукой он еле вынул из кармана перочинный ножик и, дрожа как в лихорадке, начал рвать ножом неподатливые шнуры. Наконец, разрезал, отбросил концы в сторону. И в это мгновение его сбила с ног волна горячего воздуха, засыпала всего песком, сухой известкой. Взорвалось депо.

А минуту спустя он уже стоял, прижатый сильными руками к стене водокачки. Несколько автоматов упиралось ему в грудь, и люди в мышастых мундирах допрашивали его. Лица у них были перекошены от страха, от злобы.

Его спрашивали, кто он. Превозмогая смертельный страх, Шмульке через силу выдавливал из себя короткие, обрывистые слова:

— Я есть… Шмульке… Бруно — мастер депо… Дайте мне сесть…

Ему угрожающе ткнули под нос концы шнуров.

— Я есть… перерезал… вот… — указал он и на свой ножик, валявшийся у его ног.

Автоматы больше не тыкались в его грудь. А через несколько минут подтянутый офицер, выслушав короткий доклад юркого ефрейтора, с важностью пожал Шмульке руку, угостил его сигаретой:

— Армия фюрера не забудет вас, Бруно…

— Шмульке… — дрожащим голосом подсказал он, чувствуя, как живое тепло разливается по его телу, согревая ослабевшие, застывшие ноги.

— Бруно Шмульке! Вы настоящий патриот Германии.

Так Брунька-Шмулька стал героем.

В его доме еще не знали об этом редкостном героизме. Шмулькина супруга уж который раз осторожно выглядывала на улицу в ожидании своего мужа и удивлялась его неаккуратности: ее преданный супруг никогда не опаздывал к обеду и сам не любил, если она по той или иной причине нарушала раз навсегда установленный распорядок дня. Когда же стекла дома задрожали от неслыханного до тех пор взрыва и несколько оконных стекол со звоном полетели на пол, Шмулькина половина совершенно утратила равновесие. Она выскочила на улицу, позвала Клопикова, который испугался не меньше ее, и они с ужасом глядели на огромную тучу пыли, повисшую над станцией.

— Депо взорвали!

Ожиревшая Шмульчиха так и сползла на землю, а худощавому Клопикову досталось немало хлопот, пока он втащил свою квартирную хозяйку на крыльцо и привел ее в чувство.