Мысли светлые, как детские мечты, тешили, успокаивали. С потолка свисали гирлянды каких-то трав, стеблей, прошлогодних колосьев. И все это в пышном убранстве инея, искрившегося, когда на него изредка попадал солнечный луч. От этих морозных гирлянд словно теплей и уютнее стало на сердце.
— Как на елке…
Подумала и улыбнулась. А мысли мчались роем, обгоняя друг друга. Вспомнилась мать. А сама она, Майка, еще совсем маленькая. Мать заплетает ей косу розовой лентой. В школу идет Майка, а мороз так и кусается, щиплет и подгоняет. Новогодняя елка в школе переливается феерическими огнями. Майка читает сказку про Мороз-Красный нос…
Мороз-Красный нос…
За морозами весны, лето… Идут чередой Майкины весны. Майка — пионерка… Вот она получает комсомольский билет. Майка Светлик внушает подругам:
— Мы не дети теперь.
Учителя. Школа. Товарищи. Шефство над колхозными фермами. Электрификация. Севообороты. «Комсомольцы, выше урожай!». Сколько дел, сколько захватывающих интересов! И мир раскрывается все шире, шире, и жизнь, кажется, с каждым днем ускоряет свой ход.
— Кого мы выберем в секретари?
— Майку Светлик!
Даже растерялась, вспыхнули щеки.
— Майка Светлик!
Вздрогнула, оглянулась. В раскрытые настежь ворота виднеется кусок холодного неба. Багряные, — видно, вечерело, — низко плыли по небу зимние тучи.
— Майка Светлик! — голос грубый, настойчивый. Встрепенулась: перекличка! С трудом поднялась.
— Ты что, шельма, не откликаешься, когда тебя зовут?
Майка молчит. Тяжело оторваться от светлых видений.
— Ты кто? — спрашивает ее какой-то незнакомый. Это Гниб, начальник полиции.
Медленно отвечает:
— Я работница совхоза.
— Работница? — И его дряблое лицо с синяком под глазом перекашивается от злобы, брызгает слюной и бранью:
— Я не об этом спрашиваю, мерзавка! Ты была секретаршей у комсомольцев? Тебя спрашиваю!
Он орет так, что на его шее синеют жилы и судорожно дергаются морщинистые щеки и скулы:
— Зарежу, если не будешь отвечать!
Рядом с ним стоит пан Ярыга, розовощекий старик. Он уже пришел в себя после ночного переполоха. Стоит, причмокивает, облизывает синие губы.
— Девонька! — говорит он тихо, вкрадчиво, и в голосе его слышится легкая дрожь. — Ну чего ты вызверилась на меня, я тебя не съем. Раз начальник спрашивает, отвечай ему ласково, уважительно. Ему на то и право дано, чтобы спрашивать. Мы и так знаем, кто ты такая. Охота ли тебя расстреливать, такую молоденькую? Ласковой будь, расскажи обо всем, пошлем мы тебя тогда в Германию. Ты ученая: будешь там коровок доить, за козами ухаживать, свинок кормить. Ты скажи нам, по какой такой нужде ты с наганом бродишь? Кто посылал тебя и куда? Ты зачем, зачем, спрашиваю, — тут его тихий говор перешел на крик, — человека моего убила? А?
Облизал синие губы, неслышными шагами подкрался ближе:
— А хочешь, девчонка ты неразумная, пошлем тебя к панам офицерам! В паненках будешь ходить, ах боже мой, боже! — сипло бормочет он по-стариковски.
— Довольно, пан бургомистр! Я развяжу ей язык!
И Гниб тяжелым подкованным сапогом нацеливается в грудь Майки.
— Стой, душегуб! — сливаются в крик гневные голоса.
Десятки рук подхватывают Майку, оттягивают назад. Десятки людей заслоняют ее. Гниб видит их глаза, их побелевшие лица, их стиснутые кулаки. Они поднимаются, эти кулаки. Люди с решительным видом надвигаются на него. Откуда-то летят камни, кирпичи, обломки досок.
Вобрав голову в плечи, пятится назад Ярыга. А Гниб кричит, и в голосе его слышится смертельный страх:
— Автоматчики, сюда!
Вооруженные полицаи появляются у ворот. Они оттесняют людей к стене, отталкивают ногами больных, лежачих. Раздаются стоны, вопли.
В этой сутолоке слышится чей-то спокойный, настойчивый голос:
— Где бургомистр? Где начальник полиции?
Это спрашивает немецкий лейтенант.
Гниб выходит вспотевший, красный. За ним плетется Ярыга.
— Командир специального отряда — полковник — требует вас к себе! — говорит лейтенант и еле заметно кивает головой на льстивое приветствие Гниба и Ярыги.
— Ну, слава богу! Слава богу! Я сегодня сколько раз уже звонил в комендатуру, чтобы выслали отряд, нам трудно справиться с пересылкой людей на станцию, — с облегчением говорит Гниб.
Около волостной управы стоял спешившийся немецкий отряд. Опытный глаз Гниба сразу отметил: целый эскадрон, если не больше. Косматые от инея кони пофыркивали, дергали поводья. Солдаты притопывали, похлопывали рукавицами, старались как-нибудь согреться, размять закоченевшие ноги. На десятках саней можно было увидеть пулеметы. Их дула, как хищные клювы, высовывались кое-где из-под брезентов, которыми были прикрыты сани.
Читать дальше