Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Майка взглянула на этот дуб. Вот он стоит неподвижный, молчаливый, верный друг и товарищ ее детства, кому она доверяла свои бесчисленные детские тайны, под которым было столько разговоров, столько песен спето, проведено столько веселых игр.

Дуб, кажется, стоит совсем близко. Расстояние скрадывает ночной сумрак, окутавший лес, над которым возвышается черная величавая крона дерева. Сегодня днем случайным снарядом снесена самая верхушка дуба вместе с гнездом аиста. Целый день кружились осиротевшие аисты над лесом. Теперь их не видно. Уцелевший верхний сук упирается черным пальцем в ночное небо, слабо освещенное луной.

От дуба, от Барсуковой горы доносились людские голоса, там шло районное партийное собрание. Голоса — то приглушенные, то выразительные. Легкий порывистый ветер слегка качает ветви, шелестит листва, задумчиво шумит бор. Уляжется на минуту ветер, и тогда отчетливо слышно каждое слово. Вот, кажется, говорит Василий Иванович:

— …разве мы отдадим все, что сделали своими мозолистыми руками, все добро наше, жизнь детей наших, свободу и светлую радость нашу…

Майка вся превратилась в слух. Еще приподнялась и удобнее прислонилась к корявому стволу сосны.

— …разве отдадим все это на поношение, на разруху, на смерть? Смерть тому, кто хочет нашей смерти! Смерть тому, кто, как вор и грабитель, ворвался в наш мирный дом! Смерть душегубам, убивающим наших детей, надежду нашу, будущее наше! Смерть им, фашистам!

И, как взрыв, прокатилось по лесу, подхваченное всеми собравшимися, грозное слово:

— Смерть им, смерть проклятым!

Глухое эхо пронеслось по лесным и болотным просторам, постепенно замирая, угасая, переходя в мягкий шелест листвы, в еле слышный порыв ветра. И растаяло, слившись с неумолчным шумом бора, с отсветами луны на вершинах сосен, с клубами зябкого тумана, который полз, расползался по болотам и кочкарникам, по лесным ложбинам.

Словно холодком повеяло на сердце у Майки. Она никогда не думала о смерти, не любила этого слова. Но сейчас оно звучало совсем по-новому. Было в нем нечто торжественное, приподнятое, обнадеживающее.

Майка, стояла, как зачарованная, жадно ловила каждое слово, доносившееся оттуда, с собрания. Посеревшие листья орешника, которые еле заметно шевелились при слабом ветерке, внезапно потемнели, растаяли в сумраке. Из-за леса надвигалась туча, месяц нырнул в нее и скрылся. Сразу потемнело, от резкого порыва ветра закачались деревья, листья зашелестели тревожно-тревожно. И сразу приумолкли, словно затаились. Издалека долетели приглушенные раскаты грома, частые вспышки зарниц выхватывали из темени вершины дубов. С Барсуковой горы долетели уже не отдельные голоса, — над темной громадой леса поднялась песня — торжественная, знакомая до каждого слова, до каждого звука. Майка отошла от сосны, и, сжимая в руке винтовку, присоединилась к поющим. Она видела, как выпрямившись стоял Юрка, молчаливый, глубоко задумавшийся. Отблески далеких зарниц изредка освещали его посуровевшее лицо, всю его подтянутую, худощавую фигуру.

Он слегка притронулся к Майкиной руке и, когда она вопросительно посмотрела на него, прошептал:

— Нам нельзя петь, Майка, мы на посту.

Ей не хотелось лишним словом нарушить торжественный строй песни. Она умолкла, продолжая безмолвно петь вместе с теми, которые собрались под сенью дубов:

Песня затихла. Все чаще и чаще грохотал гром. Гроза явно приближалась. Брызнули первые крупные капли дождя. И вдруг все закружилось, зашумело, словно все кусты, все деревья захотели сразу оторваться от земли и полететь в темное небо, на котором то и дело вспыхивали синеватые молнии и перекатывались из края в край громовые удары.

Окликнул кто-то из своих:

— Можете итти домой!

И только побежали по извилистой тропинке, как, заглушая шум ветра, с такой силой полились дождевые струи, что и лес, и земля, и небо превратились в бурлящий водопад. Промокшие до нитки, они добежали, наконец, до купы громадных лапчатых елей и бросились под их раскидистые ветви. Под этими елями приютилось несколько человек. Майка узнала по голосу отца, Василия Ивановича и других.

Светлик заметил ее и пошутил:

— А, молодая гвардия, размокла и командир подплыл!

Под густыми обомшелыми латами ели было сухо, уютно. Люди продолжали разговор, начатый, видимо, давно. И говорили о самых обыкновенных вещах: о хлебе, стогах сена на болотах, о стаде одного колхоза, которое пасется где-то на островах. Если бы не винтовка в руках Майки, можно было бы подумать, что просто все эти люди задержались в лесу на работе, по дороге их захватила гроза, и, укрывшись под елью, они говорят о своих будничных делах да изредка посматривают на небо, скоро ли оно прояснится.