Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Дело, говоришь? А кто диверсантов ловил?

— Ловить — ловил. Всем народом, можно сказать, ловили. Наш народ не выдаст.

— Оно, брат, и меня народ не выдаст. Но тем не менее остерегаться не помешает. И тебе, и мне… Мне, возможно, еще больше, — правду говоришь. И вот что я тебе скажу: на завод я не вернусь. Там теперь нечего делать. А где я останусь, об этом ты всегда будешь знать. Несколько дней можно и у тебя пробыть. Уголок тут глухой, никакой дьявол не заглянет. А там увидим…

— Я только и думал тебе это сказать — лучшего ты не найдешь.

Уже близился рассвет, когда они вернулись в лесную сторожку Остапа. Очутившись на небольшом дворике, Остап вдруг встревожился, настороженно сказал Мирону:

— Ты, браточек, погоди, у меня в хате что-то творится!

У крыльца стояла запряженная подвода. В окне беспокойно метался тусклый отблеск коптилки, словно там сновали какие-то тени, то и дело заслоняя свет. Скрипнула дверь в сенцах, и на двор выбежал человек, торопливо бросился к возу.

Заметив Остапа, выбежавший глухо крикнул:

— Кто это?

От неожиданности у Остапа онемели ноги, и не то радостно, не то испуганно встрепенулось сердце. Он всем телом подался вперед:

— Дочка! Надюша!

— Тата!

Надя бросилась ему на грудь, покрывая поцелуями его лицо, и вдруг громко расплакалась.

— Ну чего ты, ну успокойся, моя милая! — Остап гладил шершавыми ладонями ее руки, плечи, прижав к груди ее голову. И казалось ему, что он ласкает все ту же маленькую-маленькую свою Надюшу, которая так радовалась когда-то каждой шапке земляники, берестяной кошолке, маленькому утенку, пойманной в лесу белочке… Были это все лесные подарки, которые постоянно приносил Остап своей дочурке.

— Ну что же ты, милая?

— Ах, тату! Если б вы видели, что вытворяют эти… эти гады… — и, опомнившись: — Идемте скорее в хату! Там поможете….

На лавке, застланной шинелью, лежал человек. Пилипчик мастерил ложе из скамейки и табуреток. На старой койке — мальчик. Широко раскинулись на подушке его ручонки. Малыш что-то выкрикивал во сне, и тогда слышно было, как он порывисто дышит, чем-то взволнованный, встревоженный.

— Потом, потом, отец! — торопливо произнесла Надя, заметив вопросительный взгляд Остапа. — Помогите нам с Пилипчиком удобнее положить человека. — Ранен… тяжело… — добавила она отрывисто.

Остап сразу понял все, вышел во двор, позвал Мирона. Вдвоем они перенесли человека на временное ложе, попытались раздеть его, перевязать. Тяжкие стоны нарушили сумрачную тишину лесной сторожки, раненый на мгновенье поднял голову и, обведя присутствующих долгим бессознательным взглядом, снова опустил голову на подушку. Едва заметно пошевелил почерневшими, засохшими губами:

— Пить…

Пилипчик принес кринку молока. Приподняв раненого, напоили его. Он пил с жадностью. Дробно стучали его зубы о стакан. Остановившись на минуту, он тяжело, натужно дышал. Наконец, человек в изнеможении откинулся назад. Его осторожно уложили, накрыли тулупом. Раненый успокоился и заснул.

Уже солнечные лучи заглянули в окно, а Надя все еще рассказывала шопотом о пережитом и увиденном за последние несколько дней, о минских пожарах, о страшной дороге, о жуткой переправе.

Остап тяжело вздохнул и, глянув на спавшего мальчика, промолвил:

— Снова сиротами засеется земля…

Помолчали. Только слышно было тяжелое дыхание раненого. В окно ласково заглядывало утреннее солнце. Щебетали под кровлей ласточки, за стеной гудели пчелы. Оконные стекла вдруг жалобно зазвенели, и гулкие удары далеких взрывов прокатились один за другим, слегка потрясши стены хаты.

— Видно, депо взрывают. С часу на час ждали, пока все вывезут. Да удалось ли вывезти? — глухо проговорил Остап.

И сразу ожил немного. Решительно поднялся со скамьи, расправил плечи, словно отряхивая тяжелую ношу минувшей ночи, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Жить, однако, как-то нужно! И будем жить, чорт бы их побрал! Пилипчик! Неси из погреба что там есть у нас. Людям давно пора завтракать. А ты, дочка, не печалься, брось думать про депо. Будем живы, будет и депо!

— Оставьте, отец, про ваше депо, — и Надя покраснела. Она как раз думала о депо.

Из-за реки били немецкие минометы. Но мины не достигали станции, депо. Они рвались где-то в тупиках, на подъездных путях к мосту, который несколько дней тому назад был взорван и лежал в воде грудой покареженного металла. Пенистыми водоворотами бурлила река, напрасно стараясь сбросить со своего пути неожиданную преграду.