Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Чмаруцька недоумевающе посмотрел на него и вновь принялся за свой неоконченный обед. В это мгновенье с большой силой рвануло дверь, так что она распахнулась настежь, и так оглушительно грохнуло, что в окошке дробно-дробно зазвенели стекла. Вслед за тем раздались тревожные гудки паровозов.

Чмаруцька сразу побледнел.

— Не иначе — бомбят!

Выбежав из будки, он задрал голову, но ничего подозрительного там не заметил.

Чичин и Хорошев глядели на только что отошедший эшелон. Он уже остановился. Над самой серединой его стоял столб желтого дыма и медленно рассеивался, таял. Над несколькими вагонами вздымалось пламя. А от вагона, стоявшего посредине, почти ничего не осталось, торчали только обугленные ребра и скрюченное железо. Вокруг бегали и суетились немцы.

Наконец, паровозы тронулись, отвели переднюю уцелевшую часть эшелона. Со станции подошел запасный паровоз и, прицепив задние вагоны, оттянул их назад. Несколько вагонов, как свечи, догорали около выходных стрелок.

А Чмаруцька уже рассказывал группе деповцев, вышедших поглядеть на случившееся, что он первый услышал взрыв.

— Как бабахнет, брат ты мой, как грохнет, так аж под самое небо! А это ж буфер летел, целый буфер, брат ты мой!

— Наш или немецкий?

— Этого, брат ты мой, не знаю, — растерянно сказал Чмаруцька.

— Он клейма не разглядел! — поддел кто-то рассказчика.

— А тебе все шуточки! Ты поглядел бы, как все началось. Небось, сам в депо сидел, а это у меня на глазах случилось.

— Что ни говори, набрался ты, Чмаруцька, страху!

— С вами, зубоскалами, поговоришь! — И Чмаруцька смущенно замолчал. Он собирался еще что-то сказать, но Штрипке, который в это время шел вместе с Заслоновым от эшелона, сердито прикрикнул на них:

— Чего глазеете? Чего не видели? Работать, работать!

Люди разошлись по своим местам. Проходя мимо Чичина, Заслонов как-то особенно посмотрел на него. Тот в ответ еле заметно повел глазами. Какое-то подобие улыбки промелькнуло в уголках губ инженера, и он, не останавливаясь, прошел в контору вслед за Штрипке.

Александр Демьянович немного прихворнул в дороге, и они с Надей остановились в одной деревне отдохнуть денек в хате, которую порекомендовал им дежурный проводник.

Было уже под вечер, когда по деревенской улице с гиком и криком пронеслась группа всадников, примерно человек пятнадцать.

— Кто это такие? — тревожно спросила Надя у хозяйки дома, в котором они ночевали.

Та выглянула в окно, присмотрелась:

— А это снова байсаки.

В голосе ее прозвучали нотки не то пренебрежения, не то недовольства.

— Какие байсаки?

— Да партизаны — они частенько сюда наведываются и в хате у меня были. Но, по правде сказать, это такие партизаны, что лучше бы их вовсе не было…

— А почему?

— Да что о них толковать, босяках.

— Почему босяках?

— Да командир у них по фамилии Байсак. Настоящий босяк, глаза всегда самогоном залиты. Только и забот у них, чтобы выпить и погулять.

Всадники, прискакав к деревенской околице, повернули обратно, ехали рысью. Впереди на добром скакуне, явно рисуясь своей молодецкой выправкой, гарцовал человек, которому можно было дать на вид лет под тридцать. Он был одет в хорошо сшитую меховую куртку. Шапка-кубанка сидела у него на самой макушке, из-под шапки выбивался черный вихрастый чуб. Кавалерийская сабля и маузер болтались около стремян. По всему его облику видно было, что это командир. Человек пять верховых, тоже в кожаных куртках, но похуже, ехали в непосредственной близости от командира. Вооружены они были немецкими автоматами. За ними следовали остальные, одетые кто в шинели, кто в овчинные полушубки. За их спинами болтались обыкновенные винтовки, а у ехавшего последним через плечо свисала гармонь.

Передний всадник остановился. Послышалась резкая команда:

— Гвардия, стой! Обеспечить привал!

К нему предупредительно бросились двое верховых. Один подхватил за уздечку коня, другой помог слезть с седла. Спешившиеся конники расходились по хатам.

— О господи, вот напасть на нашу голову, сам идет к нам! — растерянно сказала хозяйка.

Вскоре в хату вошли Байсак и еще двое: один, подвижной, как ртуть, парень лет двадцати, видать, ординарец, другой немного постарше, с тяжелым, немигающим взглядом, который, казалось, прилипал ко всему, что попадало в поле его зрения. Нос с горбинкой и мохнатые брови, нависавшие над глазами, придавали суровый вид его лицу и делали чем-то похожим на сыча.