Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Заслонов усмехнулся.

— Вы понимаете немецкий язык? — спросил его Вейс.

— Изучал. Немного понимаю, но не настолько, чтобы свободно говорить на нем.

— Та-а-ак… Это хорошо. Это хорошо… — Вейс продолжал вглядываться в человека и, барабаня пальцами по столу, все придумывал, как бы ему лучше разгадать инженера, залезть к нему в душу.

— Мне звонили про вас с биржи труда, сказали, что вы явитесь на работу. Мне доложили о вашем прошлом… Вы взорвали депо? — вдруг выпалил Вейс, думая внезапностью сбить человека с толку, сразу обезоружить его и, использовав его замешательство, растерянность, выявить сущность этого человека, его подлинные намерения.

— Я взорвал.

— Встать! Как же вы осмелились после этого явиться ко мне в комендатуру? Как вы осмелились оскорбить немецкую армию, предложив ей свои услуги? Я прикажу расстрелять вас, как врага Германии.

— Извините, господин комендант, но я, как инженер, привык говорить в более спокойном тоне.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что я, повидимому, ошибся, придя к вам после того, как прочел объявление немецкого командования о возвращении на работу всех бывших служащих и инженеров железной дороги. В нем гарантировалась работа каждому, кто лойяльно отнесется к германскому государству, независимо от своих бывших убеждений и партийной принадлежности.

— Гм… Хороша лойяльность! Взорвал депо, разрушил дорогу, и он — видали такого! — лойяльный! Чу-у-десно! Чуде-с-сно! Как вы находите, господин Штрипке, господин Шмульке?

Уважаемые господа неопределенно промямлили:

— А да, да-а-а…

— Я не вижу особой необходимости оправдывать себя в связи с этим взрывом. Это обычное мероприятие военного командования в обычных военных условиях. Мне приказано было взорвать депо. И если бы я нарушил этот приказ и не выполнил его, я не имел бы чести сегодня разговаривать с вами. Меня просто расстреляли бы, как расстреливают каждого, кто нарушает военный приказ.

— Та-а-к, та-ак… — Вейс уже не барабанил, а дробно перебирал пальцами по столу. Он думал, напряженно думал. Ему дозарезу нужны были инженеры. Последний довод инженера был ясным и убедительным.

— Пожалуй, вы правы. Садитесь. Что вы скажете на это, господин Шмульке? Я спрашиваю вас, что было бы с господином инженером, если бы он не взорвал депо?

— Разумеется, его расстреляли бы. О, большевики не любят шутить с такими людьми!

— Довольно, довольно… вы опять за свое! Вы окончательно испортились в России. Вам самому еще надо вправить мозги. Не так ли я говорю, господин Штрипке?

— Вы говорите истинную правду. Шмульке плохо заботится о наших интересах. Он совершенно неспособен наладить хороший порядок, взять всех русских рабочих в клещи. Они работают только для проформы, у них не видно искреннего желания наладить как следует депо.

— Это вы правильно говорите, Штрипке. Но я спросил бы также и вас, какими успехами вы можете похвастать за последние дни?

Штрипке растерялся, посмотрел на Заслонова и с немым укором перевел взгляд на Вейса.

— Ну ладно, ладно! Не будем об этом говорить. Я хочу, только задать господину Заслонову еще несколько вопросов. Как известно, господин Заслонов был эвакуирован. Каким образом он вдруг очутился здесь?

— Да, меня эвакуировали. Но наш эшелон был отрезан германской армией.

— О да-а-а, да! О наша армия! От нее никто не убежит и не спрячется! Однако как же вы думаете работать у нас, когда вы поддерживали совсем другую политику?

— Я не политик, господин комендант. Это не мое дело. Моя политика — паровозы. Моя жизнь — паровозы. Мое дело — паровозы. Этому моему любимому делу помешала война. Никакая другая работа не может меня удовлетворить. Вот и вся моя политика.

— Однако вы числились, кажется, неплохим инженером. Не будучи политиком, как вы говорите, вы были начальником одного из лучших депо.

— Да-да, господин комендант, его даже премировали! — вмешался Шмульке, чтобы хоть как-нибудь поддержать свой авторитет в глазах начальства.

— Господин Шмульке говорит правду. Я в самом деле был премирован и не раз. За что? За отличную работу. Я люблю работать, ведь за хорошую работу и платят хорошо.

— Ну, ладно! Я думаю, — торжественно изрек Вейс, поднявшись, чтобы возвестить конец аудиенции, — мы имеем полную возможность дать господину Заслонову работу в депо. У нас не хватает работников. Вы, господин Штрипке, можете принять его, у вас же не хватает рабочих: и в депо, и на угольном складе. Зачислите господина Заслонова рабочим. Германия уважает труд человека, труд — основа всей нашей империи… — тут уж Вейс перешел на свой излюбленный возвышенно-официальный тон и мог бы занять своих слушателей не одной тирадой в честь великой Германии.