Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Семка Бугай был на диво послушным и аккуратным полицаем, точно выполнял любое поручение и страшен был, когда его слепую звериную силу направляли на какого-нибудь человека.

— Бить? — коротко спрашивал он в таких случаях.

И даже лицо его менялось тогда. Откуда только бралась лютая злоба? Глаза загорались, с лица сходила сонная одурь. Семку Бугая прислал Сипаку сам Клопиков. Он выкопал его где-то среди выпущенных из тюрьмы уголовников. Видно, те и выбили из Бугая последние остатки ума и совести, которых и раньше у Бугая было не слишком много. И осталась у него только одна медвежья сила, неутолимая жадность к еде, а в редкие минуты просветления от сонной одури — смутное желание что-то делать, кого-то бить, на ком-то израсходовать избыток сил. Сипак приблизил к своей особе Семку Бугая после неудачных попыток вывести в люди, как он говорил, своего племянника Сидора Бобка. Несмотря на то, что Бобок всячески отнекивался, Сипак уговорами и угрозами заставил его сделаться полицаем. Но когда Сипак приказал ему однажды пойти и арестовать солдатку, отказавшуюся отдать свою корову на поставку гитлеровцам, Бобок наотрез отказался:

— Я на такие дела не гожусь. Чтоб у человека последнюю корову отнять да детей голодными оставить, где это видано?

Сипак еле сдержался, чтобы не броситься на племянника с кулаками.

— Да я тебе, дурья твоя голова, расстрелять ее прикажу, и ты должен это сделать!

— Убийцей я еще никогда не становился!

— Она же бесчестит меня Начальником меня не признает перед всем народом.

— И хорошо делает… Не такой уж с вас большой начальник!

— Так она же немцам не подчиняется и знать не хочет про ихние законы.

— А кому эти законы нужны? Для вас разве? Вас же таких очень немного. А народ же не против…

— Не против кого?

— Известно: не против нашей власти…

— Какой это нашей?

— Это все знают, какой… Советской власти!

— Ах ты, душа твоя злодейская! Был злодеем, злодеем и остался. А я думал его в люди вывести, житье ему, дураку, человеческое устроить.

— Собачье, хотите сказать! А злодеем меня нечего попрекать. У вас все учился, как сложа руки сладкого куска добиваться. Как на чучело, глядели на меня люди… И правильно глядели и правильно называли: Бобок-лежебока, Сидор-хуторянин… Такая уж удача выпала мне в жизни через вашу, дядечка, науку.

Сипак стоял растерянный, силился что-то сказать, но только разевал рот и брызгал слюной. Наконец, отдышался, отсопелся и пошел сыпать, как из молотилки:

— Да знаешь ли ты, выродок, перед кем ты стоишь? Перед Мацеем Степановичем Сипаком! Понимаешь, Си-па-ком! Да я тебя могу единым духом растоптать, как букашку, раздавить тебя, как блоху… Мое имя когда-то на всю округу гремело. Мне пожимал руку сам становой пристав. Мы с самим земским начальником знакомство водили! Мы-ста с самой пани Плющицкой чаи распивали, и она мне кумой доводилась. Мы-ста…

— Было, дядька, мы-ста, да стало чисто! — И даже ладонь поднес ко рту, раскрыл ее, дунул: — Вот что с того мы-ста осталось… тьфу!

Сипак хотел еще что-то сказать, он только входил в раж. Но презрительный жест племянника сразу оборвал его красноречие. Он даже сплюнул от злобы:

— И в кого только этот остолоп пошел? У-у, негодная твоя душа! — Он сердито хлопнул дверью и вышел из хаты, чтобы немного остынуть и успокоиться после этого разговора, да и здоровье поберечь надо.

С тех пор он уже не поручал племяннику ответственных дел. Посылали Сидора Бобка собирать по деревням яйца, кур для гитлеровцев, конвоировать подводы с продуктами, которые направлялись в город. И частенько с этими подводами приключались разные случайности. Редко попадали они в город. Обычно возвращались, не достигнув цели. Где-нибудь на полдороге выходили из леса вооруженные люди, останавливали обоз, сгружали все, что было на возах. Связав подводчиков, укладывали их на подводу, повернув коней обратно в деревню. И сколько раз уже возвращался Бобок без груза и без винтовки, крепко привязанный веревками к возу. Случалось, что он возвращался и с изрядными синяками под глазом, солидными шишками на лбу или на затылке. И когда его отвязывали, прихрамывая, шел к Сипаку и решительно заявлял:

— Пускай она сгорит, такая служба, чтобы из-за нее мне все внутренности поотбивали!

Сипак пробовал утешить племянника:

— Ничего, ничего, никакой службы не бывает без неприятностей… Привыкай!

— Хорошее дело: привыкай! А мне все печенки отбили.

А однажды совсем исчез Сидор Бобок. Подводы вернулись назад порожними, и на вопрос Сипака, куда же девался его племянник, подводчики в один голос заявили: