Юрий Герман - Студеное море

Постучал Колесников, принес воду для бритья. А за ним в двери уже стоял Чижов, в своем слишком высоком подворотничке с торчащими уголками, спокойный, рассудительный, любящий хорошую беседу за самоваром.

Пока командир брился, Чижов рассказывал ему корабельные новости: что произошло за сутки, какие были взыскания, как краснофлотец Мордвинов до того навалился на шлюпке, что сломал весло.

— Вот, кстати, — сказал Ладынин, — вы мне его потом пришлите.

— Есть, прислать, — ответил Чижов.

Попросил разрешения закурить, закурил и рассказал, что получил от супруги письмо. Печальное. Говорил с Тишкиным, по Тишкин ничего дельного посоветовать по смог. Конечно, Тишкин не специалист, но ведь это все-таки смешно — советовать натирать голову искусственным снегом.

— Кому голову? — спросил Ладынин.

— Да супруге моей. Пишет, что лысеет. Они, знаете ли, эвакуировались в поселок Нек-Ышим. Ну, а там вода какая-то особенная. Вот Полина и лысеет.

Чижов с тревогой смотрел на Ладынина.

— Нет, тут я мало знаю, — сказал Ладынин, — ничего не могу посоветовать.

Опять заговорили о корабельных делах. Пришел командир БЧ-V жаловаться, что неладно с водой. Потом начхоз сообщил, что рыбаки привезли в подарок треску, свежую и очень хорошую, — брать или неудобно. Трескоед Чижов страшно оживился и выскочил из каюты вслед за начхозом, а Ладынин, натирая лицо одеколоном, сказал, что надобно поднимать пар.

— Есть, поднимать пар! — вставая, ответил Хохлов, и в глазах его Ладынин прочитал тот мгновенный и сдержанный вопрос, который всегда возникал в глазах молодых командиров, когда дело касалось похода.

И согласно своему твердому правилу Ладынин никогда не отвечал на эти молчаливые вопросы.

— Есть, поднимать пар, — повторил командир БЧ-V и спросил, можно ли ему идти.

— Идите, — ответил Ладынин.

Вновь он остался в своей каюте, у себя дома, один со свои ми мыслями. В трусах сходил в душевую, фырча, как отец, вымылся и чистый, выбритый, отутюженный вошел в кают-компанию обедать.

Штурман и артиллерист только что приехали из города поездом, и у обоих был тот особый, немного виноватый и чуть поблеклый вид, который бывает у командиров-моряков, когда, долго не бывая на берегу, они наконец съезжают, воплощают в жизнь кое-какие свои мечтания и возвращаются на корабль, сердитые и на собственные мечты, и на их воплощение, и на самих себя, и счастливые оттого, что все «это» позади и что они дома, в настоящем, своем, родном доме, в котором хоть и скучновато иногда, но зато дельно, чисто, ясно и, как полагается мужчине, все честно и в открытую.

Когда Ладынин вошел, они оба с кислыми лицами играли в шахматы, и все кругом понимали, что играют они не ради того, чтобы играть, а ради того, чтобы их не разыгрывали и не задавали им ядовитых вопросов.

— Прошу к столу, — вкусным обеденным голосом сказал Чижов и первым сел на свое место — против командира, подмигнул и спросил: — Чего это, штурман, на вас клевещут, будто вы…

Кругом засмеялись.

Чижов опять подмигнул и опять спросил:

— Правду говорят или небось врут?

— Не знаю, — сухо сказал штурман, — это вот Илья Ильич знает. Это ведь он наложил…

Артиллерист поперхнулся супом.

— А что в самом деле случилось? — спросил тонким голосом Тишкин. — Я ничего не знаю.

Штурман совсем опустил голову над тарелкой и только порой с детски-опасливым выражением поглядывал на командира. Но Ладынин ел, как будто бы ничего не замечая.

— Придется лейтенанту рассказать, — попросил Тишкин, — уважить общество. Интересуется народ.

— А что? — сказал артиллерист. — Ничего тут особенного нет. Штурман вот теперь на меня сердится, что я его, видите ли, не удержал, а сам… Короче говоря, у меня в городе есть знакомые. Вот мы туда пришли. Ну, принесли с собой кое-что. А там одна девушка есть по имени Еля. Ничего, красивенькая. По специальности зубной техник. Вот штурман немного выпил и сразу влюбился. Но как! Я сижу рядом и прямо ушам свои м не верю. «Вы, — говорит, — моя сказка. Вы для меня сон. Дуну — и вас нет». Я его стал уговаривать, чтобы он не напирал. А он все свое. И какие слова, оказывается, знает, я даже и не думал никогда. «Прекрасная Елена! О мои кудри! О ты, как солнце…» И несет, и песет… — Артиллерист поглядел на Чижова веселыми глазами и поднял руку:

— Это еще что! Не в этом дело. Дело совсем в другом. Я его увел, и все обошлось чинно-благородно. Но только на улице он решил, что это он свою Елю провожает — она ему обещала, что он ее проводит, и это у него в голове засело, Вот он и решил, что дождался и что провожает. И прямо, вы знаете, с ходу мне предложение делает. «Выходите, — говорит, — за меня замуж. Я, — говорит, — очень детей люблю. И всегда сестриного Вальку нянчу. Будем хорошо жить. И не смотрите, что я сейчас такой. Я ведь непьющий. Меня от этого тошнит. Но я, — говорит, — вполне соображаю». Ну, тут я не выдержал и спрашиваю: «Штурман, на ком это вы жениться собрались?» А он хоть бы что. «На вас, — отвечает, — на Еле».