Георгий Караев - 60-я параллель

Обитая клеенкой дверь лоснилась черным. Синий почтовый ящик попрежнему висел на ней. И вот, в круглых дырочках его дверцы Лодя снова, как и в тот раз, разглядел что-то белое.

Нет, сегодня он не кинулся к ящику в волнении. Ждать писем ему было не от кого и неоткуда. Только по аккуратности своей он открыл дверку, вынул маленький белый конвертик... и вздрогнул.

На конверте карандашом, разгонисто, видимо второпях, было написано: «А. Вересову». Он узнал почерк. Почерк был ее. Мамы Мики!..

Лодины руки тряслись, пока он рвал бумагу, пока разворачивал листок. «Она» была жива? «Она» писала папе? Что это могло значить? Зачем?

«Андрей! — стояло в письме. — Я не стану ни оправдываться, ни объяснять тебе что-нибудь. Да я и не могу ничего объяснить. Не сомневаюсь, что еще до получения этого письма ты сделаешь всё, что сможешь, чтобы погубить меня. Ну, что ж, ты прав по-своему, и сердиться на тебя мне было бы смешно.

Делай свое дело, а я пойду моим путем. Не ищи меня, не старайся меня понять или простить; не горюй обо мне, а лучше всего — забудь меня. Знай одно, — какие бы предположения обо мне ты ни строил, они далеки от истины. Прощай».

Подписи не было. Числа не было тоже. Даже самый почерк, пока Лодя читал записку, стал ему казаться всё менее и менее знакомым. Она ли это писала?

Как бы там ни было, он сложил бумажку и молча унес ее с собой в квартиру. Но она жгла ему руки. Он не знал, что с ней делать, куда ее девать. Послать папе? Можно ли, нужно ли это? Разорвать? А если нельзя?

Вдруг у него мелькнула в голове новая мысль. Папа оставил адрес того человека, который с ним разговаривал в Управлении Госбезопасности; адрес и телефон... Конечно, самое лучшее, что он может сделать, это сейчас же, немедленно отправить ему полученное письмо. Да, да, это надо сделать тотчас же!

Он достал из папиного стола конверт с маркой, вложил туда письмо, хотел написать адрес и обнаружил, что все чернила высохли.

Торопясь, даже не зайдя к Марии Петровне, он побежал на почту, списал там очень тщательно адрес с папиной бумажки, написал обратный.

Когда записка упала в кружку, у него стало легче на сердце. Теперь ему оставалось только одно — ждать.

В эту секунду кто-то взял его за локоть. Он обернулся, слегка испуганный. Около него стоял Юра Грибоедов, глухой мальчик, гостивший летом у Браиловских.

— Ты еще в городе, Лодя Вересов? — обычным своим деревянным голосом сказал он. — Я тоже остался в городе. Нет, я не живу теперь у Левы, я с ним поссорился. Я живу у моей тети, она художница. Мне надо с тобой немного поговорить. Пойдем, хочешь?

Очень обрадованный, Лодя пошел. Папина записка, с которой он списывал адрес полковника Карцева, осталась лежать в почтовом отделении на столе. Телефона Карцева Лодя не запомнил.

Во второй половине сентября части генерала Дона-Шлодиен снова дважды атаковали Пулковские высоты.

Один раз они попытались опять рвануться и вдоль узенького Лиговского канала прямо к Кировскому району города.

Ничего из этих попыток не вышло.

Двадцатого загорелся разбомбленный и расстрелянный фашистами Петергофский дворец, но, естественно, это не повлияло на судьбы Ленинграда.

И далеко на западе, на берегу Копорского залива, и там, на востоке, в старых стенах Орешка, лицом к лицу со взятым вражеской армией Шлиссельбургом, моряки вот уже две недели, не отступая ни на шаг, всё крепче врастали в землю на флангах фронта.

В центре сопротивление тоже нарастало с каждым днем, с каждым часом. Движения частей становились резче и короче. Длинные марши пришли к концу. Утром солдат находил себя на том же месте, где он залег с вечера; вечером ложился спать, не сдвинувшись ни на шаг дальше.

И с северной окраины Пушкина, и сквозь стволы Тярлевской опушки парка, и от Виттоловских высот за Пулковом, и с холмиков около Финского Койерова — Панова, — отовсюду гитлеровцы видели теперь перед собою одно и то же: пять или шесть, семь или восемь километров некрасивой болотистой низменности, рассеченнной шоссейными и железными дорогами, каналами и линиями высоковольтных передач, и за всем этим — вожделенную и недоступную пока цель, город — «дизе Штадт!»

В эти дни наиболее выдвинувшийся вперед батальон второго полка тридцатой авиадесантной дивизии немцев, пользуясь ночной темнотой, заложил самый крайний в ее расположении дзот, как раз на том отроге небольшой высоты, западнее Пулкова, с которой еще недавно Вильгельм фон дер Варт счастливо произвел съемку панорамы города.