Алексей Садиленко - Мстители

Аэродромная команда ждала самолета каждую ночь. На белой глади озерного льда были заготовлены кучи сухого хвороста. Расположенные в определенном порядке, они изображали заранее согласованную по рации фигуру. Иногда это был конверт, закрытый или открытый, в другой раз — треугольник, квадрат, а то и круг.

Но самолеты прилетали не всегда. То им мешала нелетная погода на трассе, то большая облачность или пурга над озером. Иногда самолеты были нужнее в других местах.

Несколько раз Аню вместе с первой партией тяжелораненых вывозили к озеру, но все безрезультатно.

Наконец в одну из ночей послышался гул моторов. Быстро разожгли костры, и тотчас сверху посыпались бомбы. Фашистский стервятник, который сумел обмануть партизанскую бдительность, обстрелял озеро и лишь потом улетел.

В санчасти прибавилось двое «тяжелых» из команды, которая обслуживала аэродром.

Только на десятую ночь, едва въехали в знакомый приаэродромный лесок, раздалась долгожданная команда: «По коням!»

Быстро вывели упряжки из леса и помчали к месту приземления самолета. Там уже стояла большая зеленая птица. Вокруг толпились бойцы обслуживающей команды, командиры.

Одни расспрашивали летчиков о Москве, о жизни там, в советском тылу, другие прощались с командирами, улетавшими по вызову в столицу. Тут же велась торопливая погрузка раненых. Лежачих перекладывали на носилки и вдвигали в самолет, ходячие с помощью сопровождающих кое-как поднимались по трапу.

Едва погрузка закончилась, летчики заняли свои места, опробовали моторы. Самолет развернулся. Впереди вспыхнули два сигнальных костра, зажженные на конце взлетной дорожки. Машина взревела моторами, стремительно пробежала по льду и, взмыв вверх, исчезла в темени ночного неба.

Аня лежала на носилках. Ее слегка покачивало. «Такое уже было. Тоже покачивало. Когда? Год назад, почти год… Да, да, именно год назад она летела в самолете ночью с парашютом за спиной — готовилась прыгать в неизвестность. Как же давно все это было! Падала, зарывала парашют в землю, шла по снежной целине, пугалась невесть откуда выскочивших конников, ползла с миной навстречу фашистским танкам, мчалась в санях рядом с Костей… Да, был Костя, был любимый, был хороший, сильный человек. Был — и нет. И словно не было всего этого трудного, ни на какой из прежних не похожего года. Разве что боль в ноге и в руке напоминает: был такой год, все было, хорошее, плохое — разное, чего теперь не забыть. Неужели ж ей никогда не придется больше становиться на лыжи и нестись сквозь ночь между затихшими деревьями и слышать шепот знакомых голосов: «Давай, Анка, давай, Золотинка!» Неужели… Ах, как гудит, гудит голова… Одна я… Совсем».

Не заметила, как задремала, а пробудилась уже в Москве, когда самолет приземлился и началась обычная в этих случаях суматоха.

В кромешной тьме раненых перегрузили в санитарные автобусы и очень долго везли по пустынным, притихшим улицам военной столицы.

Отвыкшая от яркого света, девушка зажмурилась, когда ее внесли в операционную, где, кажется, не было ни одной вещи, которая бы не сияла, не лучилась, не резала глаза острой своей яркостью.

Над ней склонились люди в белом, что-то говорили, судя по тому, как шевелились их губы, а потом и люди и вся операционная со своим пронзительным светом начали туманиться, отплывать в сторону, погружаться во тьму.

Первое, что ощутила Аня, когда очнулась, было головокружение.

— Как вы себя чувствуете? — послышалось рядом.

Она разомкнула пересохшие губы:

— Хорошо.

И улыбнулась. Она улыбнулась потому, что поняла: к ней вернулся слух.

— Хо-ро-шо, — с наслаждением повторила она. — Только — пить, дайте пить…

— Потерпи, милая. После операции нельзя, — проговорила женщина в белом, сестра.

На утреннем обходе ведущий хирург госпиталя задержался у койки Анны Малых. Долго, тщательно осматривал он раненую, хмурился, опять ощупывал ногу и руку. Аня пристально наблюдала за выражением его лица, которое, казалось ей, так и говорило в безнадежности: «Плохо, очень плохо…»

Едва хирург и другие врачи покинули палату, вошел высокий сухопарый человек в накинутом на плечи халате. У человека были голубые, чуть прищуренные глаза и большие теплые руки.

Аня сразу поняла, какие они, эти его руки, большие и теплые. Он положил одну из них ей на лоб, оказал:

— Я тоже испытал это. Лежал и думал, что никогда уже не смогу встать, никогда не смогу быть веселым. А теперь вот хожу и, если выпадет случай, — сумею потанцевать. Будем знакомы — Балабай, комиссар госпиталя.