Николай Сташек - Через все испытания

— Люсю примут на рабфак. Хоть сегодня. А через два года поступай в любой институт.

— Одобряю целиком, — сказал отец.

У Штахеля память была цепкой.

Услышав фамилию своего будущего напарника, вспомнил детство, далекий хутор в начале двадцатых годов. «Значит, кто-то из тех пастушков здесь», — смекнул он. Рябцову, бригадиру, пока ничего не сказал, а то еще в трусости упрекнет. А вот с Зоськой, по-теперешнему Уховым, поговорить надо. Пронырливый, с беляками — от Питера до Дальнего Востока, а теперь здесь крепко сел на якорь. Ворочает кадрами всего совхоза. Пусть только попробует не признать!

Спустя несколько дней Штахель подался в контору.

— Можно к товарищу начальнику? — спросил он, прикинувшись казанской сиротой.

— Товарищ Ухов заняты, — ответила секретарша. — Зайдите через полчасика.

Проболтавшись полчаса на пустыре за оградой, Штахель вновь появился в приемной.

— Захар Пантелеич у себя. Можете пройти, — сообщила секретарша.

У Штахеля чуть было не вырвалось: «Что еще за Пантелеич?»

Заплывший жиром в неполных сорок лет, Зоська важно восседал в массивном кресле за большим дубовым столом, подперев вздутый живот сцепленными в замок руками. На приветствие ответил слабым кивком. Поднявшись из-за стола и плотнее прижав плечом дверь, спросил:

— Как это вы с Петькой сюда попали! Черт принес Рябцова, а теперь еще и вас двоих сразу. И запомни: перед тобой Захар Пантелеич и никакие мы на земляки.

— Повезло нам, — рассказывал Штахель. — Вышку заменили десятью годами в лагере строгого режима. Там с Петром и отсидели четыре с гаком. Послали разгружать лесовоз. Когда работа подходила к концу, в темноте рвануло баржу. Кругом — паника. Увидел Петьку Рудого. На бревне к берегу плывет. Схватился и я за то бревно.

— А дальше? — просопел Зоська, утирая несвежим платком вспотевшее лицо.

— Около ста верст отмахали. Можно было и больше, да заскулил щенок, свалился — и ни в какую. «Иди, — говорит, — сам. Нет никаких моих силов». Хотел бросить, но передумал. Как-никак земляк.

— Что же опосля?

— На пятые сутки натолкнулись на полустанок, а там и на стрелочника. Не дрогнул Петька, ножом его… Так и стал он с того дня Власом Земсковым. Рыскали, как шакалы, подальше от дорог, от людских глаз. А тут, совсем неожиданно, оказались рядом с большой стройкой. Около нее и лежали в кустах весь день, высматривали. Когда стемнело, перебрались в придорожную канаву. Тут и подвернулся Степан Полещук. Пришлось приласкать…

— Ну ладно, — прервал Зоська. — Зачем ко мне-то?

— Да встретил тут одного…

— Это кого еще?

Штахель рассказал о встрече с Горновым. — Принесла вас на мою голову нечистая сила. Надо выкручиваться как-то. Надумаешь — приходи.

Встреча с Зоськой не особенно обрадовала Штахеля. Без труда понял: тяготился кадровик их появлением. Что касалось работы — ненавидел ее Штахель, как и людей. Над свободой, добытой такими чудовищными усилиями, зло посмеивался: «Какая к черту свобода?! Ходишь в шкуре Полещука и трясешься день и ночь. Морду умыть и то боишься. И эти подозрительные взгляды Горнового. Зоська что? Сидит в кресле. Карандаш, бумага, печать и никакого страха, а тебя того и гляди сцапают. А «Влас» приспособился к комсомольцу Кольке, лижет задницу. Ни на кого надежды нет. Самому свою шкуру спасать надо».

Однажды заметил, что Горновой при заводке трактора слишком близко наклоняется к радиатору. «Во! Этого щенка можно убрать бесшумно и просто», — лихорадочно уцепился Штахель за осенившую внезапно мысль.

Шепнул о задуманном Рябцову, на днях назначенному бригадиром. Тот кивнул одобрительно. «Значит, ему Зоська доверяет. Еще бы, дружки, из одного казачьего полка», — с завистью подумал Курт.

На другой день, прежде чем передать трактор Горновому, он толкнул рычажок магнето на такое раннее зажигание, что при первом прикосновении к рукоятке коленчатый вал должен был дать стремительный рывок в обратном направлении.

— Подлей масла да прошприцуй коробку, — бросил он Горновому, поскорее удаляясь.

Подойдя к бригадному вагончику, обращаться к поварихе за едой не торопился, ждал рокового удара, при этом скручивал трясущимися руками цигарку. И вдруг — вспышка, вскрик. Через несколько минут Мишу, мертвенно бледного, с сильно отекшей рукой, увезли в больницу.

«Сорвалось, — обозлился Штахель. — Две-три недели — и вернется. А дальше? И Зоська по головке не погладит».