Юрий Герт - Преодоление

До чего же хорошо было стоять вот так, всей тяжестью тела навалясь на палки,— стоять, сознавая, что впереди — отдых, не на три, не на пять минут, а на полчаса, может быть, на целый час! Не хотелось шевелиться.

— Разложите пока костёр,— сказал Ильин. Он снял лыжи и, утопая в снегу по пояс, пошёл в лес.

— Сейчас,— сказал Таланцев, не трогаясь.— Мы сейчас.

Он присел и снял валенок. На пятке вздулся большой пузырь, наполненный светлой жидкостью.

«Вот не было печали — черти накачали»,— думал Таланцев.

Перемотав портянку и осторожно натянув валенок, он, прихрамывая, стал собирать щепки и складывать их в кучу.

Филиппенко сидел на тоненьком берёзовом пеньке, прикрыв глаза.

Таланцев долго мучился с костром. Щепки упорно не разгорались, дымили. Османов, одолевая сучковатый пень, ругался:

— Не можешь — не берись!

Младший сержант Дуб подошел к Таланцеву, когда тот, стоя на коленях, усердно дул на проклятые щепки. Дуб молча сложил дрова «колодцем», нащипал тонких лучинок, разжёг их и подложил снизу. Через несколько минут костёр запылал. Таланцев с невольным восхищением наблюдал, как ловко действовал Дуб. Младший сержант, поймав его взгляд, сказал:

— Так в Сибири костры раскладывают.

Когда солдаты, таща ветки, сучья и лохматые еловые лапы, собрались на поляне, костёр пылал вовсю, весело поплёвывая снопиками искр.

— Ташкент!—сказал Лумпиев, протягивая к огню замёрзшие руки.— Ты кое-чему научился, Таланцев...

— Где уж нам, дуракам, чай пить,—вздохнул тот...

От промёрзших бушлатов шёл пар. Тесно окружив костёр, солдаты сушили над огнём мокрые рукавицы. В котелках закипела вода с пшённым концентратом. Ежеминутно кто-нибудь пробовал жёсткое неразварившееся пшено. Всем хотелось есть. Все молчали, стараясь доотказа насладиться теплом костра и отдыхом. Таланцеву досталось самое неудобное место, ветер гнал на него дым, но отодвинуться он не хотел.

К нему вернулась обычная жизнерадостность, он, не умолкая, балагурил, с юмором описывая, как барахтался в снегу, скованный тяжестью плиты, как встретился с Филиппенко, и он заставил-таки заулыбаться усталые солдатские лица. Только Филиппенко сидел хмурый и делал вид, что совершенно не слушает Таланцева. А тот уже поспорил с Османовым, что знает не меньше ста анекдотов, и в доказательство тут же рассказал пять, где героями были попугаи, в том числе и тот знаменитый попугай, который постоянно кричал «попка — дурак» и был награждён за самокритичность.

Смеялись все—и Спорышев, и солдаты. И даже младший сержант Дуб,—когда понял в чём суть,— усмехнулся.

Таланцеву нравилось смешить людей. Где бы он ни появлялся,— всюду вспыхивал смех, шутки, разгоралась весёлая перебранка. Эта неистощимая весёлость не покидала его и в такие минуты, когда у других почему-нибудь падало настроение, или люди бывали слишком утомлены, и было не до смеха. Ему было приятно сознавать, что он умеет подбодрить, развеселить. Кроме того, сейчас ему хотелось доказать и Спорышеву, и Дубу, что он не Филиппенко, что ему трын-трава и мороз, и долгий марш, и плита за плечами.

К костру подошёл капитан. Солдаты подвинулись, освободили удобнее место на сваленной ели.

У него было странное лицо: на нём как будто раз навсегда застыло одно выражение. Это было лицо о чём-то глубоко задумавшегося человека с чуть тронувшей губы насмешливой улыбкой. Он был скуп в движениях и говорил с расстановкой, тщательно выговаривая слова так, что они звучали как бы отдельно друг от Друга, отчего казались особенно значительными.

— Ну, как? — спросил он, глядя в костёр. Все поняли, о чём он спрашивал.

— Трудновато спервоначалу,— сказал один солдат с простодушным курносым лицом.

— Спервоначалу? — подчеркнуто чётко выговорил капитан.—Нет, Трофимов, и потом будет трудно.

— Ноги болят от ходьбы,—пожаловался Османов.

— А как же? — задумчиво взглянув на него, сказал капитан.— Семь часов с миномётом за плечами — и чтоб ноги не заболели? Тот не солдат, у кого ноги не болят.

Все молчали, огорошенные такими словами. Они ждали другого.

— Вот так,— улыбнулся капитан.— Солдату всегда трудно. Да.— Подняв веточку, он пошевелил ею в костре — Сегодня все держали на марше себя хорошо. За исключением Филиппенко и Таланцева. Вы, товарищи, что же это? Запомните: на марше отстать, значит — пропасть. На марше отстал — задание сам не выполнил и товарищей подвёл. Вот так...

— Что же делать, — сказал Филиппенко. — Сил не хватило. Иду — чувствую,— задыхаюсь, сердце колет... Ну, остановился.