Генрих Эрлих - Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов

Поэтому, наверно, он вспомнил о собственной матери. Юрген давно не писал ей, не любил он это дело, да и о чем было писать? Он, если доведется встретиться, не будет даже рассказывать матери о своей жизни, о том, что с ним произошло за эти месяцы и годы, а уж описывать в письме тем более. Написать коротко: у меня все хорошо? Но Юрген сильно сомневался, что слово «хорошо» они с матерью понимают сейчас одинаково. И был совершенно уверен, что от сообщения о присвоении ему звания фельдфебеля мать пришла бы в ужас, могла бы и проклясть. Зачем нарываться? Живой — только это имело значение. А об этом и писать не стоило. Нет извещения о гибели — значит живой. Даже если есть извещение, все равно не верят, все равно надеются, так уж матери все устроены, его, наверно, не исключение. А что сын писем не пишет, так он их никогда не писал.

Так Юрген оправдывал свое нежелание писать письма. Только раз написал, осенью 43-го. Они тогда были на переформировании, и до них дошли запоздалые сведения о том, что в те дни, когда они сражались под Орлом, англичане разбомбили Гамбург. Они называли это операцией «Гоморра», и результат соответствовал названию — по официальным данным, погибло более 50 тысяч мирных жителей. Сообщалось также о разрушении большей части городских зданий, но Юрген не мог представить себе этого, он еще не видел Варшавы. Он послал матери письмо по их старому адресу. Через месяц пришел короткий ответ со штемпелем Гамбурга. «У меня все хорошо».

И вот Юрген вновь написал матери, все по тому же старому адресу, написал как есть, особо не подбирая слов, чего уж там тень на плетень наводить, дело-то обычное, молодое. Ответа пришлось ждать долго. Юрген гнал от себя мрачные мысли и клял работников почтового ведомства. То, что идет война, не рассматривалось в качестве серьезного оправдания. Они в Германии, черт побери!

Наконец ответ пришел. «Первая хорошая весточка за многие годы, — писала мать. — Сообщи, когда выедет. Я буду справляться на почте. Девушку встречу. — Дальше шли инструкции о месте встречи, чересчур подробные и ненужные, на взгляд Юргена. Эльза — большая девочка, она вполне могла сама найти дорогу даже в большом незнакомом городе. — Как-нибудь устроимся. Все будет хорошо». Письмо была написано неуверенной, чуть дрожащей рукой. «Стареет мать, — подумал Юрген, — ну ничего, Эльза ей поможет, она сильная девочка. Да и веселее им будет вдвоем».

Но даже когда были получены все необходимые документы, Эльза уехала далеко не сразу, — она находила то одну, то другую отговорку, лишь бы подольше побыть рядом с Юргеном. Тот не торопил ее с отъездом, на фронте было затишье, дни пролетали незаметно, неотличимые один от другого. А еще в голове постоянно свербила мысль, что эти дни, возможно, последние в их короткой совместной жизни. Их хотелось растянуть как можно дольше. Тем более что времени побыть вместе у них почти не было. Затишье-то было относительным, прямо напротив них русские упорно штурмовали крепость Кюстрин, иногда и им доставалось. А после затишья непременно должны были грянуть новые жаркие бои, к ним надо было готовиться.

— Все! — решительно сказал Юрген как-то вечером. — Завтра уезжаешь. Я уж и матери написал.

Эльза немножко поплакала. Юрген, обычно сатаневший от девичьих слез, на этот раз тихо сидел рядом и гладил ее по волосам. Он понимал, что это часть ритуала — и слезы, и тихое поглаживание. Армия постепенно научила его терпимее относиться к ритуалам и даже соблюдать их.

Потом были две короткие прощальные вечеринки: первая — в санитарном отделении, вторая — в отделении Юргена. Эббингхауз из ничего сделал подобие торта. Отто Гартнер выменял у второго и третьего взводов вечернюю порцию шнапса и вина, вместе с их собственной вышло в самый раз. Клинк, по его собственному выражению, «смотался к соседям» и принес пол-ящика шоколада. Юрген не стал уточнять, к каким соседям, все их соседи были таковы, что обирать их было грешно.

— Эх, не дает начальство увольнительную, — сказал Клинк, протягивая Эльзе пластинку шоколада, — а то бы я тебе такой прикид справил! Была бы как принцесса!

— Зачем мне наряды, — отмахнулась Эльза, — мне скоро впору будет разлетайки носить.

— Эльза у нас и так, как принцесса. — Красавчик нежно обнял ее плечи, усадил на лавку.

Все старались сказать Эльзе что-нибудь приятное. А Граматке и вовсе поразил — встал и прочитал какое-то длиннющее стихотворение, в котором и так и эдак склонялись слова «Эльза», «любовь» и все такое прочее. Судя по волнению, стихотворение было собственного сочинения. Он как всегда умничал, Йозеф Граматке, и половину слов Юрген не понял, но Эльза была тронута, и Юрген присоединился к общим аплодисментам. Потом они спели несколько песен, напоследок Юрген затянул их любимую: