Сергей Арсеньев - Ленка-пенка

Наконец, я дома. Сашка уже вернулся из школы, около стола сидит, держит в руке рыжую бумажку. Какой-то у него вид странный.

— Саш, печку разожги. Я суп из картошки сварю нам. А завтра в столовую пойдём, хорошо?

— Лен, тут такое дело…

— Какое дело? Печку, говорю, разожги.

— Понимаешь, я вернулся из школы, а она там лежит.

— Кто лежит? Где лежит?

— В почтовом ящике, на входной двери.

— И что там лежит?

— Вот. Она.

— А что это такое?

— Лена, ты только не плачь, пожалуйста.

— ?

— Лен, Мишу убили. Это похоронка…

У Мишки даже и могилы нормальной не будет. Как и у мамы с папой. Как у Вовы. Хотя у Вовы ещё есть надежда. Я ведь прицепила ему на шею коробочку с запиской о нём. Даже если его через сто лет откопают, всё равно могут перезахоронить и написать на могиле имя. У Мишки же этого не будет никогда.

Впрочем, он ведь всегда мечтал стать моряком. Вот он и стал им. Думаю, если бы можно было спросить об этом самого Мишку, он и сам предпочёл бы быть похороненным именно так —в море. Миша очень любил море.

Мы с Сашей нашли в атласе место, где погиб Миша. В похоронке был указан квадрат со стороной примерно в двести километров. Это случилось 12 октября, где-то в южной части Норвежского моря. Как погиб Миша неизвестно. Написано только, что «верный воинской присяге, проявив геройство и мужество».

А ещё в похоронке было написано, что она является документом для возбуждения ходатайства о пенсии. Может быть, с ней нужно было в военкомат пойти? Но я не уверена, что мне полагается пенсия в связи с гибелью Миши. Он ведь не отец мне, а брат. Отец у меня вообще пропал без вести. Мёртвым его никто не видел. Конечно, скорее всего, его давно уже похоронили в братской могиле, как и тысячи других ленинградцев. Но полной уверенности в этом нет.

Кроме того, я просто боюсь идти в военкомат. Ведь мы с Сашкой вдвоём живём. Ему двенадцать, а мне вообще одиннадцать лет. Взрослых вовсе нет в квартире. У Сашки, конечно, папа жив, а у меня Лёнька есть. Надеюсь. То есть, мы вроде как не совсем круглые сироты. Но дядя Игорь и Лёнька на войне. Вот и опасаюсь я, как бы кто не заинтересовался двумя живущими самостоятельно детьми. Нас с Сашкой ведь могут в детский дом отправить.

С другой стороны, в детдоме смерть от голода точно грозить не будет. Даже вот не знаю, что и лучше. Один раз спасло нас с Сашей настоящее чудо. А если опять еда закончится? Нового чуда ждать?

И всё равно, ни я, ни Саша уходить в неизвестность из родного дома, где всю жизнь прожили, не желаем. Тут у нас всё своё, всё такое родное и знакомое. Здесь наш дом. Хлебную норму увеличили, а мы, к тому же, вот уже неделю, как в столовую начали ходить с Сашей. Действительно, питаться в столовой лучше, чем дома. Мы не один хлеб едим теперь.

Вот и сейчас мы с Сашей из столовой домой возвращаемся. Сегодня давали на первое суп, то есть тёплую воду, в которой иногда встречались кусочки капусты, а на второе чуть-чуть макарон с соевой котлеткой. На третье была какая-то светло-бурая чуть сладковатая жидкость, которая в меню скромно называлась «чайным напитком». За это нам в столовой из всех карточек вырезают, кроме хлебной. Хлеб в столовой не дают. Некоторые с собой приносят, но мы с Сашей так не делаем. Мы хлеб дома кушаем, это ведь самое вкусное, что только есть на свете. В общем, приспособились как-то. Если бы не обстрелы, бомбёжки и жуткий холод, то за себя с Сашей я была бы спокойна.

Впрочем, обстрелов и бомбёжек меньше стало. Во всяком случае, того кошмара, что был в сентябре-октябре, уже нет. Наверное, Гитлеру его пушки и самолёты где-то в другом месте понадобились. А может наши больнее отвечать стали. Я заметила, что теперь едва фашисты начинают стрелять по городу, так им сразу же отвечают наши артиллеристы. И зениток у нас больше стало, и истребители советские теперь чаще над городом появляются. Прошлой ночью, например, Сашкина очередь была на чердаке дежурить, а он всю ночь в кровати провёл, рядом со мной. За всю ночь тревогу ни разу не объявили, хотя зенитки, вроде, и стреляли. А может и нет. Привыкла я давно к их выстрелам, не замечаю даже уже. Примерно так же я до войны на карканье ворон реагировала. Вроде как «меня это не касается».

Сашка пихает меня локтем в бок, показывает что-то. Ой, там пожар, машины пожарные приехали, народ толпится. Точно, тревогу же объявляли, пока мы с Сашей в очереди за обедом стояли. В столовой бомбоубежище было, но мы не полезли туда. Да и тревога-то всего минут двадцать была, потом отбой дали. Фашистов, значит, или сбили или отогнали. Но куда-то, получается, попали всё-таки гады, подожгли что-то.