Сергей Арсеньев - Ленка-пенка

Да, целых двести граммов хлеба папе насушили! Сильно помогают нам хлебные карточки, что подарила Старая Мым… Гхм! В смысле, Анна Сергеевна. Каждый день —лишняя пайка. Это невероятно много значит сейчас.

Я заходила к ней в комнату. Она лежит в своей кровати всё в том же чёрном платье. Стёкла в окне выбиты и заткнуты подушками и какими-то тряпками. Но всё равно, в комнате холод, как на улице. У Анны Сергеевны распущенные волосы примёрзли к подушке. И даже после смерти она не потеряла гордой осанки и какой-то величественности. Мы решили, что пусть пока так и лежит. А когда станет возможно, обязательно похороним её по-человечески.

В кошельке, который она принесла нам, было чуть меньше семидесяти рублей. В синей коробочке —набор из шести очень красивых серебряных чайных ложек, с каким-то гербом на ручке. А вот большая книга оказалась не чем иным, как фотоальбомом.

Да, это был фотоальбом. И уже самая первая фотография поразила меня. Знаете, у меня прямо над кроватью из стены торчит какой-то уродливый железный крюк. Я всю жизнь гадала, что это за крюк и зачем он там нужен. И вот теперь этот самый крюк я ясно увидела на фотографии.

Это была фотография улыбающейся молоденькой девушки. Почти девочки. Лет четырнадцать-пятнадцать ей там было. У неё была длинная коса, она была одета в красивое белое платье до самого пола, а рядом с ней стояла наряженная новогодняя ёлка. И крюк тоже на фотографии был. На нём висела большая картина с изображением какого-то царского генерала или адмирала со множеством орденов и лентой через плечо.

Да, действительно, там был тот самый крюк. А это значит, что ёлка стоит на том самом месте, где стояла моя кровать до того, как мы её ближе к буржуйке передвинули. В уголке фотографии красивыми буквами было написано: «1887 г.». В девушке же на фотокарточке я без труда узнала Старую Мымру в молодости. В смысле, Анну Сергеевну.

Так вот оно что! Она, оказывается, жила в этой квартире и до революции! Она что, дворянка, что ли?

Мы с братьями стали листать этот альбом и рассматривать старинные карточки. В основном там были портреты. Какие-то совершенно незнакомые люди. Мужчины, женщины, дети. Вот Анна Сергеевна, под руку держит морского офицера в белых перчатках, погонах и с кортиком на боку. Малыш лет четырёх в матросском костюмчике держит Анну Сергеевну за руку. Надпись: «1901 г.». На заднем фоне большой колёсный пароход у пристани.

А вот тот же самый офицер, уже один, но на этот раз к уголку его фотокарточки приклеена узкая чёрная ленточка. Надпись на карточке: «1904 г.».

Чем ближе к концу альбома, тем чаще стали попадаться каточки с чёрными ленточками. Предпоследней была фотография молодого царского офицера с шашкой. У неё тоже была чёрная ленточка. Подписана карточка была 1916 годом. Присмотревшись, я узнала в офицере того самого карапуза, что был на карточке от 1901 года, с Анной Сергеевной и офицером.

Самой последней же карточкой в альбоме была фотография самой Анны Сергеевны. Вероятно, сделана она была этим летом. К ней тоже была приклеена чёрная ленточка. А вот надпись на карточке была длиннее, чем на других. Там было написано не только «1941 г.». Ниже была приписка, наверняка специально для меня с братьями. Твёрдым почерком было написано: «Никогда не сдавайтесь! Половцева Анна Сергеевна, графиня»…

— …А если опять отменят?

— Лен, ну что ты вот расстраиваешься заранее? Ничего не отменят.

— Ага, в прошлый раз ведь отменили.

— И в прошлый раз не отменили. Только перенесли.

— Для Саши это одно и то же. А он так посмотреть хотел!

— Ну, ты расскажешь ему. Придёшь домой, и всё расскажешь.

— Это не то. Самому интереснее смотреть.

— Посмотрит ещё. Это ведь не последний раз показывают. Успеет увидеть.

— Да, но он хочет сейчас, сегодня!

— Лена, ну что вот ты от меня хочешь? Я-то как помогу? Скажи, если знаешь.

— Извини, Валь. Я просто вся вне себя. Вове совсем плохо.

— Совсем?

— Совсем. У нас ничего, кроме хлеба, не осталось. Мы ему даже все конфеты скормили, а сегодня я суп не ела в школе, всё ему принесла. Не помогает, Валь. Он умирает!

— Может, обойдётся ещё?

— Он вчера медвежонка попросил.

— Какого медвежонка?

— Его игрушку. Детскую. Саша сказал, что Вова до войны всё время с ней спал.

— Вовка с игрушкой спал?

— Да, с игрушкой! И не смей смеяться над моим братом! Не смей! Это не смешно.

— Так, я и не смеюсь. Удивительно просто. Вовка, у которого язык весь как из колючек, сам с медвежонком спал. Раньше ни за что не поверил бы.