Владимир Шорор: Пошлите меня в разведку

— Давай, проходи! Проходи, занимай командный пункт, — Лазарев указал на пустовавшую железную койку, дружески подмигнул.

Моя насторожённость сразу пропала, я почувствовал себя как дома.

— Книги? — удивился Лазарев, когда я развязал вещевой мешок. — Почитаем! — И он взял «Утраченные иллюзии». — Давно, понимаешь, до этой вещи добирался, да в Урулюнтуе разве достанешь? Конечно, при сильном желании мог бы из Читы выписать, всё руки не доходят…

Я достал из вещмешка «Тихий Дон», Чехова, Куприна, томик Есенина, «Стихи тридцать девятого года» Симонова.

— Все твои? — спросил Лазарев. — Ну, брат, обрадовал! Где же ты их раздобыл?!

Я и сам не знал, откуда брались у меня книги. Но всюду, ещё в школе, потом в институте и на погранзаставе, и даже в этих землянках, книги как-то сами «находили» меня.

— Возьми лучше вот эту. Здесь — война, первая мировая, жизнь артиллеристов. Тебе понравится, — и я дал Лазареву «Тяжёлый дивизион».

— Я всё прочитаю. Не возражаешь? Сперва только закончу расчёты для учебника. Книги на алою полку можешь поставить. У меня литература, сам понимаешь, только военная…

«Что ещё за учебник!» — подумал я, но спросить не решился: таким отрешённым сразу стал Лазарев, склонившийся над столом и, видимо, забывший обо мне.

Я повесил на гвоздь шинель, каску, бинокль, взял из полевой сумки уставы и начал готовиться к занятиям со взводом, устроившись за столом напротив Лазарева. Мы занимались часа два, каждый листая свои книги, делая выписки, а Лазарев что-то ещё чертил, подсчитывал на логарифмической линейке. Писал он мелко и быстро, чертил уверенно, чувствовалось — эту работу он знает и умеет делать.

Потом мы слушали сводку информбюро. Не сговариваясь, вместе стали разглядывать карту фронтов, висевшую на стене. И начался разговор о самом главном, чем мы жили: о наступлении наших войск, почему-то приостановившемся, о том, что до Берлина ещё так далеко, а в сводке опять — «существенных изменений не произошло».

«Почему? — с тоской думал я. — Мало сил у нас? Немцы очень укрепились? Людей не хватает? Техники? Почему?…»

— Когда же настоящее наступление начнётся? — не удержался я.

— Что значит настоящее? — спросил Лазарев. — Выражайся точнее.

— Точнее? Будто не понимаешь, о чём я говорю. Настоящее — чтобы сразу до Берлина, чтобы сразу смести с нашей земли…

— До Берлина, — усмехнулся Лазарев. — Ты дай себе труд подумать. И рассуждай как военный. Что на фронте происходит? Наступательная операция сейчас завершилась. Войска понесли потери, тылы отстали. Коммуникации растянулись. Надо закрепиться на занятых рубежах, подтянуть тыловые службы, укомплектовать войска, дать им отдых. А что это значит? Значит, надо вывести обессиленные части во второй, даже в третий эшелон, а их заменить свежими. Надо подвести боеприпасы. Много чего надо. Операция завершилась, понимаешь?

— Ну и что? Теперь что прикажешь делать?

— А теперь, — продолжал Лазарев, — исходя из обстановки, из сведений о противнике, из наличия резервов и боевых средств, в штабах составят план новой операции. Может, уже составили. И что-то уточняют. А может, время выбирают. Стараются перехитрить противника, чтобы застать его врасплох. Или обеспечить абсолютное превосходство в силах и тогда уже постараться прорвать фронт, ввести в прорыв резервы, когда войска выйдут на оперативный простор…

Ничего подобного прежде мне слышать не приходилось. На курсах нас учили быстро, по самым сокращённым программам: миномётный взвод или батарея в наступлении, в обороне, на марше; учили и топографию — какой же ты офицер, если не умеешь читать карту? Был ещё штыковой бой, уставы, огневая и артстрелковая подготовка…

— Откуда ты всё знаешь? — спросил я. — Тебе бы не взводом, а дивизионом командовать! Или в академии учиться. Просись! Может, и возьмут, с твоими-то знаниями…

— Нет, Витя. Это не для меня. Скажу тебе по секрету: у меня есть свой план. Надеюсь, будешь держать язык на привязи.

— Если не доверяешь, — начал было я, но Лазарев не дал закончить:

— Доверяю, доверяю. Хотя сам не знаю почему. Понравился ты мне, что ли. В тебе, чёрт тебя знает, что-то есть располагающее. Да и трудно жить всё время со своей тайной. Товарищей в полку у меня много, а друга, с которым всё пополам, нету. Был, конечно. Не успею подумать — он уже догадается, о чём думаю. С ним и на войну мечтали поехать. Теперь вот его нету…

— Повздорили, что ли?…

Лазарев помолчал, ответил жёстко: