Мартина Моно - Нормандия - Неман

На побережье Тихого океана американцы сражались с японцами, давая опустошенным островам громко звучащие названия в честь одержанных побед.

На английских берегах женщины, собирая раковины, каждый день находили обломки судов и трупы. Провожая караван судов в путь через Атлантику, все знали, что он может не вернуться… И все же караваны шли.

И — предел иронии! — на просторах этого объятого праздностью берега, всего лишь в нескольких километрах отсюда, английские самолеты летали из Англии на Мальту и обратно!

На побережье Франции, как и по всей стране, мужчины и женщины вставали в ряды борцов — граждане Подпольной Республики, те, кого ждали пытка, смерть, слава.

А здесь, на пляже, протянувшемся вдоль аэродрома, люди принимали солнечные ванны.

Вся Европа была окутана мраком гитлеризма. Грохот солдатских сапог, щелканье бича, залпы карательных отрядов. Бомбардировщики над Лондоном, разрушенный Пирл-Харбор, оккупированный Париж, Москва под угрозой — фашистские танки ползут по русским равнинам, — виселицы, костры пожаров. Завывания Гитлера: «Мы обеспечим себе победу на тысячу лет». И все нарастающий стон из гестаповских застенков.

А здесь, на пляже у аэродрома, мелодия джаза, порхающая в воздухе над полусонными людьми. Запах сигарет, рыбного супа и масла, которое втирают в кожу, чтобы лучше загореть.

Возможно, Германия выиграет войну, но здесь пока выигрывают только в карты — в бридж и в четыреста двадцать одно.

Парни, заслуживающие большего, чем их теперешняя судьба, околачиваются без дела, наблюдая, как текут между пальцами струйки песка. Самолеты, на которых можно летать, стоят на земле, привязанные железными тросами.

Шардон плыл к берегу и думал. Все представлялось довольно смутным, лишь одно было ясно: нельзя оставаться у края ринга и считать удары, когда матч решает твое собственное будущее.

Шардон коснулся ногой дна. Прямо перед собой он увидел ноги. Широко раскинутые великолепные аристократические ноги Ролана, маркиза дй Вильмона, который отлично мог бы обойтись и без этого титула, если бы он не принадлежал его предкам со времен первого крестового похода.

— Ну что, Ле Ган не вернулся? — спросил Шардон.

— Он обещал быть здесь между двенадцатью и часом, — ответил Вильмон.

Он пилоткой прикрыл от солнца глаза и, казалось, задремал. Шардон стал растираться махровым полотенцем товарища.

— Что ты хочешь из него сделать? Корпию? — пробурчал Вильмон.

— А что? Оно тоже времен крестовых походов?

— Нет, времен Филиппа Красивого.

Тишина. Алжирский полдень. Невольно поддаешься атмосфере общего расслабления.

— Ты не думаешь, что тут кроется какой-нибудь подвох? — спросил Шардон.

— Дело в цене.

— В цене?

— Собственно, в цене сошлись. Но завтра они заломят вдвое больше. И тогда — ищи другую лодку.

— Тебе кажется, что будет столько желающих отправиться к Гибралтару?

Вильмон слегка сдвинул пилотку. Шардон увидел его глаза — очень глубокие, очень ясные, окруженные множеством морщинок. Такие старые глаза на таком юном лице! Вильмон смотрел на него с дружеской нежностью и чуть строго — словно учитель, отчитывающий cвоего лучшего ученика.

— Не произноси этого слова, — сказал он тихо. — С сорокового года бежало сто летчиков. Ты знаешь, где они?.

— Да, — ответил Шардон. — Счастливчики в Лондоне, остальные в тюрьме.

— Дело не только в удаче… Есть еще высокое искусство держать язык за зубами.

Они помолчали. Что-то давило!на их плечи. И это был не только полуденный зной.

— Буасси хотел ехать с нами, — сказал Шардон.

Вильмон не сдержал улыбки.

— Значит, я буду не единственный маркиз.

И, видя, что Шардон пожал плечами, добавил:

— Он надежен?

— Англия его не привлекает. Россия — вот что его устроило бы.

— Чудак!

Вдруг Вильмон рывком сел.

— Ты знаешь, это вовсе не глупо! Там будет сформирована французская эскадрилья. Из одних французов… Он просто гениален, этот Буасси! Я готов быть убитым, но при условии, что меня попросят об этом по-французски. Хотя бы из вежливости…

Шардон тоже сел.

— Вставай, пошли завтракать. Ты не так уж не-нрав, Филипп Красивый!

Бистро было всего лишь дощатым бараком, но совсем рядом плескалось море, а девушки, обслуживающие посетителей, отличались необычайным смешением рас: глаза испанки, улыбка француженки и походка арабской женщины — так и кажется, что на голове у нее невидимый глиняный кувшин…

Набитый военными ресторанчик походил на забега-лонку. В углу стоял приейник. Над стойкой — портрет 11етэна, — у стойки и за столами — голодные, мучимые жаждой или просто скучающие люди. Они угощали друг друга, старались ущипнуть официанток — словом, перенимали мало-помалу образ жизни американской ка-аармы; разве обязательно уединяться, чтобы получить немного наслаждения! И в самом деле: что особенного, если какой-нибудь сержант увлекся приготовлением рыбного супа, а какой-нибудь лейтенант изощряется в остроумии? Чем им еще заниматься?