Евгений Войскунский: Мир тесен

Была бы, наверно, уместна пирамидка со звездой, ведь он был бойцом, но Галина Петривна пожелала вбить в голову могильного холмика крест. Мы не возражали.

В апреле возникли неприятности у Димы. Вдруг он, уже написав свою дипломную работу, отказался от нее. О Крылове, видите ли, давно все написано, и он, Дима, не хочет добавлять к академическим томам свою жалкую компиляцию. Он хочет самостоятельного исследования и знает, кого хочет исследовать, — писателя Василия Трофимовича Нарежного, земляка и предтечу Гоголя. В деканате пытались Диму вразумить, но он уперся: буду делать диплом о Нарежном. Ему пригрозили исключением из университета, его вызывали в комитет комсомола, хотели разбирать на собрании. Но не кары, готовые обрушиться, подействовали на строптивца, — подействовали Наташкины слезы.

А может, и горячий телефонный разговор, который с ним имела Светка. Дима смирился, представил постылую дипломную работу к защите.

Лето в Ленинграде было жаркое и в прямом и в переносном смысле. Наташка ходила с заметным уже пузом, жаловалась на тяжесть и жару, плохо ела, плохо спала. Диплом она защитила благополучно, а на госэкзамене по основам марксизма-ленинизма почувствовала себя дурно, ей экзамен перенесли, Наташка плакала. Представляете, какой всполошенной была моя жена? Да еще у Ленки тем летом что-то опять взорвалось, очередная любовь разбилась вдребезги, — Света, само собой, и к ней кинулась на подмогу, на утешение. Я тоже нервничал. Мне не нравилось, что Светка ходит вздрюченная, опять появились — и пугали меня — тени у нее под глазами. Да еще заставлял переживать Спасский, проигрывавший матч Фишеру в Рейкьявике…

Но все утряслось. Наташка сдала «госы» и получила распределение — преподавать в школе литературу и язык — в Ждановское роно, впрочем условно, так как ей вскоре уже полагался долгий декретный отпуск. Получил диплом и Дима, и он-то с сентября начал работать, преподавать в школе на другом конце города, где-то на Гражданском проспекте. Угомонилась Ленка — нашла утешение в искусстве, в стихах обожаемого Пушкина, пыталась сделать из них программу для чтения на эстраде, чтобы потрясти сердца.

Все утряслось. Как вдруг в начале октября грянул гром — второй инфаркт у Светы.

Трудно, трудно мне об этом…

Ну, коротко. Лили затяжные дожди. Светкина кровать в больничной палате стояла так, что она видела в окне бесконечно плывущие тучи. Она сказала: «Купи себе новые микропорки. Твои уже худые». — «Ладно, — ответил я. — Поправишься, вместе пойдем и купим». В другой раз она сказала: «Борька, а ведь мы с тобой прожили хорошую жизнь». — «Еще не прожили, — сказал я. — Еще поживем». Она помолчала, потом спросила тихо: «Ты меня любишь так же, как раньше?» — «Да, — сказал я. — Люблю тебя». — «Как хорошо», — сказала Светка, улыбаясь.

Она уже пошла на поправку. И вот…

Ночью девятнадцатого октября меня поднял телефонный звонок. Мы с Колькой выскочили, поймали случайную грузовую машину, помчались в больницу. Светка была еще не остывшая. Еще не верилось. Казалось, она просто заснула. Выражение лица было удивленное. Третий, обширный инфаркт сразил ее наповал.

На похороны прилетели Наташка и Владлена. Наташка была на сносях. Она плакала ужасно, безутешно. Я боялся за нее. Прилетели Марина Галахова, Сашка Игнатьев, Андрей Безверхов. Конечно, был Ушкало с женой. «Знаете, кто мы такие? — сказал я им. — Похоронная команда». Андрей сказал: «Следующий я». — «Отставить разговорчики», — пресек Ушкало, наш старый командир. А Сашка Игнатьев подытожил: «Не надо, ребята, гневить бога».

Когда они разъезжались, Сашка на вокзале обнял меня и пробубнил:

Поезд тронулся, Сашка вскочил на подножку. «Знаешь, кто это? — крикнул он. — Волошин. Борька, надо жить дальше!»

И я живу дальше. Да нет, не живу — влачу свои дни. Без Светки не жизнь. Я все делаю машинально — ем, читаю книги, читаю лекции, сплю. Колька, насколько возможно, помогает мне. Он и его молодая жена. В Ленинграде у меня подрастает внук — Наташка родила благополучно, несмотря на узкий таз. Витьке уже три года.

Уже три года, как нет моей Светки. Блокада доконала ее.

А я грызу себя: не надо мне было целых десять лет шастать по морям. Десять лет я мог быть со Светкой! Понимаете? Каждую минуту, каждый миг жизни я должен был прожить рядом с моей любимой.