Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

тряской повозке. Ехали долго. По дороге я то приходпл в себя, то снова герял сознание.

В госпитале, однако, быстро пошел на поправку. Вынужденное безделье тяготило. Пробовал настаивать на выписке, но врачи не торопились. Наконец настал долгожданный день: я распрощался со строгими госпитальными врачами и добрыми сестрами, поставившими меня на ноги, искренне поблагодарил их, вскинул на спину вещмешок и отправился в родной полк. На пути лежал городок, в котором меня контузило. Что‑то безотчетное потянуло туда. Нестерпимо захотелось еще раз взглянуть на тот дом, где был мой НП.

Километров пятнадцать шагал проселком. Навстречу никого. Попутчик попался только один — пожилой мужчина, спешивший в тот же городок проведать после долгой оккупации своих родственников.

Изрядно поблуждав среди развалин и пустырей, заросших бурьяном, я выбрался в конце концов к перекрестку, вблизи которого, по моим расчетам, должен был находиться интересовавший меня дом. От водоразборной колонки отошла девушка с ведром. Я быстрым шагом догнал ее, желая уточнить, в какой из переулков мне следует свернуть — направо или налево.

— Ой! — вскрикнула она от неожиданности. — Вы уже из госпиталя?

— Да — а, — протянул я с нескрываемым удивлением. — А откуда вы знаете, что я был в госпитале?

Девушка рассмеялась:

— Вот те раз! Неужто не помните, кто менял вам компрессы в подвале?

Распахнув знакомую калитку, я на минуту остановился, окинул беглым взглядом двор. Все здесь было на прежних местах вплоть до приставной лестницы у лаза на чердак. И все‑таки что‑то существенно изменилось. Что?

Фронт продвинулся отсюда далеко на запад — вот что! Необыкновенная тишина воцарилась в этом дворе, как и во всем городе.

— Заходите же в дом, — сказала девушка. — Теперь мы не в подвале, а в доме живем… Мама! Мама! Посмотри, кто к нам пришел!

На зов явилась та пожилая женщина, что подкладывала мне подушки под голову. Спросила заботливо:

— Поправились? Или не совсем?

— В ушах еще гул, — признался я. — Но голова ясная.

— Проходите, раздевайтесь. Мы с Валей часто вспоминали вас.

Оставив меня в комнате одного, она вышла на кухню к Вале, которая усердно накачивала там примус.

— Ступай… Я сама, — донеслось до меня.

Валя вернулась в комнату принаряженной.

— Не замерзли? — спросила.

— Фронтовикам не положено мерзнуть даже зимой!

— Смотрите… У нас прохладно. — Она потрогала руками печку и невесело продолжила: — Дров нет, электростанция разрушена, за керосином стоим уже целую неделю, соль на вес золота… Тихий ужас!.. — И, словно устыдившись этих своих жалоб на житейские трудности, смолкла. Даже покраснела.

В комнату ворвался Коля. Именно ворвался, а не вошел. Он обрадовался моему неожиданному возвращению так же искренне, как его сестра и мать. Чай мы пили вчетвером.

Я стал рассказывать о жизни роты. Припомнил совсем недавний случай с Теслей: тот нашел где‑то ящик новеньких гвоздей и набил ими свой вещмешок. Ему страшно хотелось что‑то строить, а мы не сразу поняли его. Начались расспросы, подковырки: «Зачем тебе на войне гвозди? Дачу, что ли, задумал строить?» Тесля сперва отмалчивался, потом осерчал: «Та шо вы пристали? Не век же война будет…»

Валентину, как мне показалось, мой рассказ о Тесле не заинтересовал. Явно был разочарован и Коля. Только их мать откликнулась по — своему:

— Люди всякие есть. Одним любая тяжесть нипочем, а у других от тяжестей руки опускаются.

В интонации ее голоса прозвучала жалость к тем, у кого опускаются руки. Она хотела продолжить свои рассуждения:

— При немцах…

Но Валентина резко оборвала ее:

— Мама!.. Не надо.

Мать замолчала и пошла укладывать спать Колю.

— Я завидую вам, — сказала искренне Валя, когда мы остались вдвоем. — Вы не пережили ужаса оккупации. Уве

ряю вас, что это гораздо ужаснее смерти в бою. Я много об этом думала и твердо пришла к такому убеждению.

Она была на год моложе меня. Успела окончить только девять классов. Но рассуждения ее не показались мне наивными.

Спать меня положили на диване в той же комнате, где мы провели весь остаток дня и вечер. Как только унесли лампу, я оказался в кромешной темноте. Светомаскировочные шгоры на окнах были непроницаемы.

Несмотря на поздний час, мне не спалось. Лежал с открытыми глазами и без надобности прислушивался ко всему, что происходит в этом мирном человеческом жилье. Слышал, как Валя стелила себе постель в соседней комнатушке, как прошла на носках в спальню матери. Они долго о чем‑то шептались. Потом Валя вернулась к себе. Отгуда, из-за тонкой перегородки, до меня доносились какие‑то таинственные шорохи, а из спальни матери — ровное похрапывание.