Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

— Поднимай людей, капитан, — настаивал майор. — Погромче «ура» — и деревня наша.

— Товарищ майор, — вмешался я, — люди устали, связь нарушена, артиллерия неизвестно где.

— А ты кто? — резко повернулся он ко мне.

Я назвался.

— Открывай огонь по деревне!..

На шум подошли два взводных командира. Майор набросился и на них:

— Где ваши люди? Поднимайте людей, лейтенанты!.. Вперед! За мной! Ура!..

Он рванулся в сторону деревни, размахивая пистолетом, увлекая за собою Новикова и командиров стрелковых взводов. Немцы усилили огонь. Голос майора оборвался на полуслове, и сам он будто растворился в темноте.

— Наступление не имело успеха, — констатировал Новиков. И чуть помолчав, продолжал уже без иронии: — А деревню мы, конечно, возьмем. Не на «ура» — это пройденный

этап, — а разумной, хорошо подготовленной атакой. Согласен?

Я вернулся в свою роту. Там, пока я отсутствовал, был убнт одни из двух связистов. Старшина, не дождавшись кухни, раздавал сухой паек Я тоже пожевал всухомятку и улегся в неглубоком окопчике. Расчеты спали у своих минометов. Впереди, метрах в двухстах от нас, залегли стрелковые роты.

Редкая перестрелка никого не беспокоила. По сравнению с сегодняшними атаками это ничто.

Негромко переговаривались часовые, называли имена убитых и раненых. Их нынче мало. Стал и я перебирать в уме события дня.

— Стой! Кто идет? — раздался вдруг тревожный оклик.

— Своп.

— Стой, говорю! Что значит «свои»?

— Ярнев. Замполит. Где командир роты?

— Здесь. Пропусти! — крикнул я часовому.

Ярцев присел рядом со мною. Не спеша выкурил папироску.

— А мы тебя уже похоронили, — сказал Ярцев так буднично, словно речь шла об окурке, который он только что бросил. — От санитаров слух пошел. Они будто бы вынесли тебя из‑под огня тяжело раненым. А поскольку это чепуха, поздравляю с присвоением очередного звания и прошу, товарищ старший лейтенант, доложить о потерях…

Выслушав мой доклад, замполит рассказал о боевых успехах полка и дивизии. Выходило, что дивизия продвинулась за день на семь — восемь километров.

Под конец он поставил мне задачу на завтрашний день и распрощался по — фронтовому:

— Ну, живи!..

Опять я растянулся в своем окопчике. Зарево пожарища постепенно меркло. В потемневшем небе засверкали молнии. Надвигалась гроза. После беседы с замполитом я не мог почему‑то сосредоточиться на том, о чем думал до его появления. Мысли мои потек™ в ином направлении.

… Мне доверили роту — почти сорок человек, восемь минометов, две повозки и четыре лошади. Сорок человек!.. А ведь все они разные.

Вот командир первого взвода — лейтенант Сидорин. Что я знаю о нем? Флегматичен? Да. В недавнем прошлом

студент института железнодорожного транспорта? Верно. Далеко не военный по складу характера? Тоже верно. Однако отлично ведет стрельбу с закрытых позиций, и поэтому я всегда оставляю его за старшего. Мне нравится его умное лицо, его выдержанность.

«Так то ж оттого и умный, что очки носит», — подтрунивает над Сидор иным командир третьего взвода младший лейтенант Полулях, которого за его небольшой рост прозвали в роте «Четвертьляхом». Этот — полная противоположность Сидорнну. До войны Полулях служил в артиллерии и с тех пор, как сам уверяет, «сохранил военную жилку». А вместе с тем в нем осталось что‑то и от колхозного пчеловода: о пчелах, о пасеке, о своей родной слободе может говорить часами. Предмет его особой гордости составляет то, что будто бы их слободу в давние времена обожал философ Григорий Сковорода, уединявшийся там на пчельниках.

Сидорин довольно равнодушно относился к легенде о Сковороде, а вот командир второго взвода лейтенант Тихонравов не упускал случая подзадорить Полуляха:

— Выходит, ты земляк Сковороды?

— А як же!

— Может, и последователь его?

— Трошки и последователь.

— Тогда скажи мне конкретно, что знаешь из философии Сковорода?

— Ну, то песня долгая… Григорий Саввич казав, например, шо «всякому голову мучит свой дур». Разве ж то не философска мудрость?

— Сдаюсь, — поднимал руки вверх Тихонравов, — Сковорода был прав.

— А шо? Конечно, прав, — простодушно соглашался Полулях.

С командиров взводов мои мысли переключились на сержантов. Знаю ли я их? Пожалуй, лучше всех изучил характер Саука. А вот телефониста, которого сразила прошлым вечером фашистская пуля, я почти не знал: он из нового пополнения. Сразу обратил внимание на его медаль «За отвагу». Собирался расспросить, где и как он заслужил ее, да так к не расспросил — не успел. С ощущением какой‑то вины перед погибшим я и уснул…