Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

«Вот он и ответил тебе… Показал, как надо уметь чувствовать врага далеко на подходе к земле, которую защищаешь. И при любой погоде. И встречать первым, чего бы это пн стоило».

В гот день Иволгин сделал еще три боевых вылета в паре с самим командиром эскадрильи. А ночью взбудоражил палатку громким криком во сне:

— Где Васюков? Братцы, кто видел Васюкова?

В ДОЛИНЕ СМЕРТИ

Работали они по — птичьи — от зари до зари. И трудно уже было понять, кто здесь кого больше изнурял к вечеру — то ли долина Копсан авиаторов суховеями, духотой, миражами, то ли авиаторы долину су етой, парами и газами сгоревшего бензина, гулом моторов.

Люди просыпались рано, задолго до восхода солнца. Просыпались, наскоро завтракали, обжигаясь пшенной кашей с хлопковым маслом, и спешили в поле. Там у каждого была неохватная нива, которую они поливали потом, чтобы к сроку, нет, раньше срока выросла на врага крепкая плеть.

Все дальше и дальше от оазиса «Двух карагачей» уходили стада поджарых джейранов. Жались к горам земляные зайцы, свистуны — барсуки, кекликн. Только змеи — ленивые, надменные — не хотели расставаться с вольницей. Выползая из щелей на расвете, когда люди уже пролили первый пот, змеи свивались кольцами и шипели на людей, если не были раздавлены прежде, чем успевали обнажить жала.

Проведя на ниве все светлое время дня, авиаторы снова собирались вместе в столовой. Здесь пили вод)' — холодную, из колодца, снимая жар, накопившийся за день в душе и теле. И если жар оставался, а голод торопил, то холодной водой из колодца разбавляли огненный борщ и принимались есть.

Ели жадно, приправляя обед шуткой, острым словцом, делясь друг с другом пережитым и сделанным за день. А потом падали на нары и нередко тут же засыпали — без чувств, без сновидений, даже без мысли о завтрашнем дне, зная, что завтра день будет такой же, как прошлый.

Зато просыпались с легкой головой, свежими мышцами, иногда в обнимку с товарищем, иногда в соседстве со змеей, ночью ли, днем ли, в жару, забравшейся в землянку.

Изхлестанная и растрепанная самолетными струями, исцарапанная коваными сошниками, оглушенная г улом моторов так же быстро и глубоко, с наступлением темноты, погружалась в сон долина. А просыпаясь, опять подставляла людям свою 1рудь, обросшую жесткой щетиной.

Авиаторы и долина Копсан жили как бы одной напряженной жизнью. И чем тревожнее приходили вести из‑за гор, тем напряженней жили они — люди в синих комбинезонах и желтая знойная степь.

В тот день от жары лущилась краска. Казалось, вот- вот воспламенится жухлая трава. Воздух, сухой и прогорклый, помутнел часов с восьми. В нем, словно в паутине, повисала клубками черная груха — мошкара. И вдруг на знойной земле услышали тревожный сигнал:

— «Тюльпан»? Я — «Бсркут — одиннадцатый! При вводе на петлю самолет резко опустил нос и накренился влево. Рулей не слушается. Сильная тряска… Как поняли?

На этом связь с «Беркутом» оборвалась.

Это случилось в 14 часов 45 минут. Як, на котором инструктором летала Полина Борщева, глубоко врезался в землю.

Никто не видел, как это случилось. На старте, в квадрате, дежурили наблюдающие. Они должны были видеть. Но и они слышали только доклад Борщевой по радио.

Командир эскадрильи рассмотрел в бинокль далеко от старта, в степи, высокий гриб пыли. Послали к нему санитарную машину.

Летчики не снимали очков. Говорили мало и сквозь зубы.

… В 14.30 она еще кормила ребенка. В 14.37 была уже на высоте 4000 метров в пилотажной зоне. Ее зона находилась восточнее старта. В передней кабине Яка сидел курсант Калин.

Для Калина это был последний полег с инструктором. Последний показной. Потом — два самостоятельных на пилотаж и… в запасной полк, на фронт.

Калин видел инструктора отраженным в прозрачном колпаке фонаря, иногда — очень нечетко отраженным. Зато хорошо чувствовал за спиной твердую руку инструктора. Хорошо слышал хрипловатый, в полете немного насмешливый, голос:

— Показываю, жених! — Или: — Повторяю, турок, — если курсант неточно копировал ее действия.

Полина «показывала» даже в верхней мертвой точке петли, в состоянии невесомости, вниз головой, в облаке пыли, сыпавшейся с пола кабины:

— Зависли. Ручку чуть на себя. Много. Много…

В заключительном полете с инструктором Калин пилотировал особенно старательно, с максимальными перегрузками, так, что спирало дух, а в глазах вставал плотный, зеленоватый туман. Хотелось оставить на память о себе, как о летчике, добрые воспоминания. В эскадрилье все считали — Борщева лучший инструктор, а это значило и лучший летчик — истребитель. Страдало мужское самолюбие. И Калину еще хотелось — чистотой, четкостью пилотирования превзойти летчика — женщину.