Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

станицу и всегда меня в гости звал, а над тем случаем потешаться любил: «мол, Фома ты неверующий!»

Особой любовью и привязанностью Хрюкина пользовался пастух Иван Фисенко, у которого он был подпаском несколько лет.

Вот что рассказывает об этом Прасковья Ефремовна Гладкая, которая в послевоенные годы жила в Москве в семье Хрюкина:

«Генерал постоянно вспоминал о старике Фисенко. «Все, что во мне есть хорошего, — часто говорил Тимофей Тимофеевич, — пошло от старика Фисенко. Справедлив он был до крайности. Бывало и кнутом огреет, когда стадо просплю, но и последним куском поделится и поможет всегда. Человеком он меня сделал, а остального уж я сам добился».

Когда генерал Хрюкин появлялся в Привольной первым долгом навещал Фисенко. Родной отец его умер в голодном тридцать третьем, теперь Фисенко заменял ему отца. Однажды привез ему самый дорогой подарок — генеральский френч без погон и кубанку. Уж и пофорсил старик, расхаживая по станице».

О встречах с генералом Хрюкнным на фронте рассказывала мне Ефросинья Ивановна Гринь. Она в 1930 году вступила в комсомол в станице Каневской и по путевке комсомола поехала учиться в Харьковский кулинарный техникум. Работала потом на харьковском тракторном. В войну попала поваром в офицерскую столовую.

— Однажды меня спросили, могу ли я варить настоящий кубанский борщ? Еще бы! Сама, говорю, кубанка. Оказалось, что кубанский борщ очень любит какой‑то генерал летчиков. От души я борщ этот сготовила.

Генерал пригласил меня поговорить, встретил веселой улыбкой. «Это кто тут умеет такие борщи варить?» Вот она, я, говорю. «Откуда?» С Кубани, из Каневской. «Комсомолка, конечно… А ну давай свой билет». Взял, осмотрел и что‑то улыбаться стал. Кто, говорит, вам подписывал и вручал билет, помните? Не помню, убей — не помню. Рыжеватый, говорю, такой и высокий… Генерал провел рукой по волосам и говорит: «Что высокий, это верно, я и тогда ростом был не обижен, а вот чтр рыжий… Неужели и тогда рыжий был?» И на меня упулился. Я так и обомлела. Простите говорю, товарищ генерал, может быть это не вы тогда были. «Да уж нет, Фрося, — ласково так заговорил он, — вот тут стоит моя подпись: никуда не денешься»… С того дня я и стала поваром генеральской кухни. Весь сталинградский фронт с ним выстояла. Приходилось и медсестрой быть. Ужасов насмотрелась! Век не забуду умирающего солдата с оторванной ногой на берегу Волги. «Сестрица, — говорит он мне, — ты уже не спасешь меня, поздно. Пригорни только песку побольше к ноге, чтобы кровь не так быстро вытекала. Хоть часок еще поживу». Когда я рассказала об этом случае генералу, так он даже зубами заскрипел от сострадания. Никогда я его таким не видела — страшно мне даже стало… Ох, как же в тот вечер наши летчики штурмовали фашистов! Говорят, генерал рассказывал им перед вылетом о том солдате…

Ефросинья Ивановна вздохнула, потерла ладонью лоб, унимая волнение:

— Сильный духом был наш генерал, а доброты в нем, кажется, на десятерых генералов хватило бы. Он и жизнь‑то свою укоротил из‑за этой самой доброты. Если бы не тот случай, здоровья его богатырского хватило бы еще на полсотни лет…

Да, случай тот действительно раскрывает глубинную, присущую всему душевному настрою, человечность выдающегося земляка привольненцев. Вот скупые, как донесение, строчки из биографического очерка в той же книге серии «Жизнь замечательных людей»:

«Находясь на учении, генерал Хрюкин ехал в штаб на автомашине. Неожиданно на дороге показалась группа женщин. Водитель уже не успевал предотвратить несчастье. Мгновенно оценив обстановку Тимофей Тимофеевич решительно взялся за руль автомашины и направил ее в кювет, чтобы избежать столкновения и спасти людей. Врачи спасли жизнь генерала, проделав сложнейшую операцию, могучий организм, казалось, справнлся с тяжелой травмой. Но это была только временная отсрочка. 19 июля 1953 года Тимофей Тимофеевич умер, гак и оставшись навсегда в памяти народной самым молодым авиационным генералом, который благодаря своему таланту достиг вершин руководящей деятельности в советских Военно — Воздушных Силах».

… Когда Федор Кондратьевич рассказывал мне о Хрюкине, я видел, что он напрягает свою память, чтобы не забыть какое‑нибудь значительное событие. Он иногда даже возвращался к уже сказанному, допогняя его деталями и

именами, но как всегда бывает в таких случаях — что‑то упустил из виду: вернул меня от самой калитки.

— Совсем забыл про крутую нашу гору. Есть у нас за теперешней первой бригадой большая крутая гора. С нее верст на двадцать, а то и больше видно окрест. Под ней внизу плавни идут до самой Стародеревянковской, вечерами даже огни Каневской видны с этой горы. В годы нашего детства по ее склону густые травы росли, особенно много чебреца было. Мы старикам к троице трав там набирали, играли, кувыркались. Туда и парни с девчатами на вечеринки ходили с гармонями. Мы с Тимофеем там иногда и овец пасли… Ох, как он любил с крутого обрыва прыгать! У меня дух захватывало, а он только посмеивался. Надо, говорит, сначала без парашюта научиться прыгать… Еще тогда мечга у него была — летать и на парашюте спускаться с неба…