Артур Черный - Комендантский патруль

Пресытившись общей расхлябанностью и чувством тоски и поняв, что ничего интересного здесь уже не будет, я, словно вор, лезу в первое попавшееся окно разрушенного дома. От слабого нажима руки, сгнившие и просевшие, с заржавленных петель валятся ставни. Внутри среди черных от времени и дождей комнат один на другом валяются разбитые стулья, ящики, изорванные детские книги, клочья обгоревшего тряпья. Сквозь раскрытые раны пола прорастают высокие сорняки густой сочной травы. Зеленые ковры покрывают этот дом от самого основания, скрыв от посторонних глаз простреленные, хилые стены, затянув провалы упавшей внутрь кровли. Давно заброшенный, заросший бурьяном сад, в котором тяжелые черные гроздья переспевшего, уже забродившего винограда свисают с разбитой снарядами крыши… Весь двор — сплошное море лиан, репейника, колючек и конопли. Так природа, настойчиво и стеснительно, пытается скрыть от всех непосвященных тайну этого старого дома, весь его ужас прошедших годов.

Наступает вечер. Небо очищается от туч, и сквозь провалы серой массы лезут первые белые звезды. Густые, широкие акации и тополя парка пухнут на фоне Млечного Пути огромными неправильными столбами. Их неуклюжие фигуры перемещаются и дрожат под слабым ночным ветром. За шевелящейся этой стеной, из-за острых макушек деревьев выходят, набирают скорость и гаснут тонкие красные точки. За очередью прогоревших трассеров докатывается и звук стрельбы. Теперь с наступлением ночи лопается и разваливается на части зыбкая дневная тишина. Город наполняется новой, особой, ночной жизнью, что, отобранная на краткий миг у смерти, дерзкая и яростная, опасливо-осторожно крадется по жуткой темноте его улиц и бешено бросается навстречу огню.

Грозный — сопротивляющаяся, просевшая свалка вечности, горькая быль истории — все еще не спешит умирать. С разных сторон, из чрева могучих кварталов ломится во тьму грохот взрывов и пулеметных очередей. Это будет продолжаться до утра.

Мы, четверо контрактников: я, Вождь, Ахиллес и Нахаленок, уходим в автобус, где приступаем к нищему, скудному ужину. Хлеба нет. Я съедаю банку перловой каши и две банки кильки. Килька для меня роскошь. Рыбу эту я не ел с 2001 года, когда во второй раз бедовал на этой земле в очередном своем неудавшемся походе за счастьем. Тогда нас на полмесяца бросили охранять ледяные горы на границе с Дагестаном. И каждый день пичкали доводившей до изжоги килькой. Была зима, и ложка едва проворачивалась в этой мерзлой рыбной братской могиле. После таяния на огне консервы приобретали водянистый вкус. Скорые на разную изобретательность от вечной и горемычной своей нищеты, мы продавали кильку местным жителям по три рубля за банку. Все деньги шли только на две вещи: дешевую, соломой набитую «Приму» и зеленую бурду «Тройного одеколона», шедшего у нас за добротное спиртное.

Малознакомые с тонкими особенностями русской национальной культуры, дремучие в своем преступном невежестве чеченцы высокогорных аулов поначалу не могли понять, для чего именно русским солдатам, запертым на непроходимых зимних заставах и блокпостах, требуется такое большое количество «Тройного одеколона», одеколона «Русский лес» и огуречного лосьона. Щеголять-то запахами на этих заставах было особо не перед кем. В первые дни такого товарооборота на скудных прилавках одиночных рынков стояли и, как правило, недолго, один, два, максимум три пузырька заветного напитка. Но резко возросший с нашим появлением на него спрос чеченцы оценили быстро и разом заполнили доски своих лотков. Однако многие из них, воспитанные исламской верой в запрете к спиртному, просто не могли поверить, для чего на самом деле приобретался одеколон. Какая-то женщина все недоумевала, все спрашивала:

— Вы что, им так часто брызгаетесь?

На что мы, в очередной раз скупив всю выставку одеколонов, убедительно просили ее не скупиться на поставку новых видов сего вооружения:

— Конечно! Каждый день, если можно, брызгаемся. Нас там так много, что еще и не всем хватает.

Вскоре мы залили все раны своей отчаявшейся жить, после нескольких месяцев трезвости, души, а в придачу у зампотыла закончилась килька, и причина, толкнувшая нас в пропасть анархии, полностью исчерпалась. Все пьянки иссякли, как их и не было. Наступили дни трезвости и душевного равновесия. На чеченских прилавках стоял невостребованный «Тройной одеколон», одеколон «Русский лес» и огуречные лосьоны. А мы, иногда заходя по разным хозяйственным нуждам на рынок, долго в сердцах материли местных жителей за то, что, окромя горячительных напитков, ни на одном из прилавков невозможно было найти нужной вещи.