Абдурахман Абсалямов - Вечный человек

Он неспроста делал так. Ему хотелось показать, что если он и не заправский сапожник, уж во всяком случае умеет действовать молотком.

Но его подчеркнутая старательность никого не обманула. Через несколько минут он увидел на лицах соседей скрытую усмешку.

Он продолжал работать по-прежнему, делая вид, что не замечает этих насмешливых взглядов, обращенных на него. Баки обтянул материей и бросил на пол один, второй, третий, четвертый башмак. Ему казалось, что молоток так и играет в его руках.

Но когда он, приладив между колен пятый башмак, взялся за молоток, сосед, сидевший слева, — это был тоже поляк, с круглой курчавой головой, посаженной на широкие плечи, — легонько тронул его за руку.

— Слушай, друг, ты не так делаешь, — заговорил он на смешанном русско-польском жаргоне. — Здесь пи к чему такая старательность. Это ведь всего лишь деревянные колодки, а не модельные туфли. Надо вот так действовать — проще и свободнее… — он показал Назимову несколько рабочих приемов, в которых чувствовался навык. — Молотком бей легонько, береги силу. Куда торопиться? День длинный.

Назимов поблагодарил его.

— Как тебя зовут? — спросил поляк.

— Борис.

Поляк назвал себя:

— Владислав.

Справа от Назимова сидел другой сосед — здоровый, рябоватый парень.

— Давай и со мной знакомиться, — он протянул широченную ладонь.

— Ты из какого блока? — поинтересовался Баки.

— Из тридцатого.

— Много там русских?

— У нас только русские.

Они помолчали. В мастерской слышалось размеренное, негромкое постукивание молотков. Мастера изредка смотрели за окна. На улице сыпал мокрый снег.

— Да, гиблая здесь зима, — возобновил разговор рябой сосед. — То снег, то дождь. Ни одежда, ни обувь никогда не просыхают.

— Ты уже прозимовал здесь?

— Да. Не знаю, протяну ли вторую зиму. — Только черт ни на что не надеется. Парень усмехнулся. Улыбка его скорее походила на болезненную гримасу.

— Такие же слова говорил твой предшественник, сидевший вот на этом чурбане. Но он… повесился.

— Значит, дурак был.

— Не скажи. Он был профессор.

— Значит, вдвойне дурак. Стыдно ученому человеку впадать в такое отчаяние и насильно лишать себя жизни. Надо было подавать пример мужества другим, менее образованным.

Назимов с ожесточением застучал молотком, словно хотел вложить в свои удары всю волю к жизни.

Парень, поглядывал на него, понимающе улыбнулся:

— Ты не очень-то… Поляк правильно говорит: работа не убежит. Помаленьку. Понятно? Вернее будет. И молоток не таким тяжелым покажется. А то, проклятый, к вечеру пудовым делается.

И действительно, молоток, вначале казавшийся Назимову очень легким, к концу дня отяжелел. У Назимова онемела рука. От усталости в глазах стало темнеть. Однажды он даже выронил молоток.

Поляк поднял инструмент и сказал что-то ободряющее. Назимов понял только два слова;

— …помаленьку, брат.

Прошло уже немало дней с тех пор, как Назимов начал работать сапожником. Время что вода, течет и течет. Ты хоть надорвись, все равно не остановишь время, оно знает свои законы.

После того как двух русских, двух ненавистных гитлеровцам флюгпунктов — Назимов и Задонова, в обход лагерных порядков, кто-то сумел устроить на облегченную работу, а по существу спасти от смерти, — для Баки уже не оставалось сомнений, что подпольная организация существует, что она достаточно сильна и работоспособна. Хотелось поскорее и самому включиться в ее ряды, стать активным борцом. Но время уходило, а с Назимовым никто не заговаривал о «деле», не поручал никаких заданий. Действовать на свой страх и риск было бы глупо, да и не знал Баки, к чему приложить свои силы. Ведь можно «наломать дров», навредить не только себе, но и подпольной организации. С другой стороны, не в его характере было сидеть сложа руки, ждать у моря погоды. Осторожно, не спеша он начал знакомиться с людьми. Всюду — и среди сапожников своей мастерской, и среди обитателей сорок второго блока, да и в других бараках — он встречал людей смелых, убежденных, в меру осторожных. Из их отрывочных и туманных намеков можно было заключить, что эти люди не покорились лагерному деспотизму, не испугались жестокостей, что они живут надеждой на лучшее будущее и готовы к борьбе.

Назимов наконец разыскал и Черкасова. Оказывается, тот работал парикмахером в одном из русских бараков. Когда Назимов спросил старого приятеля, откуда тот узнал о пребывании его в лагере, Черкасов ответил, что впервые увидел его в «бане», а потом, как бы давая понять, что не хочет распространяться о своих связях и знакомствах в лагере, заговорил о том, сколько всяких мытарств испытал в плену. Он рассказал, что попал в Бухенвальд за саботаж, вскоре после того, как их разлучили в Вецляре. Но он умолчал о том, что новым своим друзьям в Бухенвальде подробно рассказывал о Назимове, о его побегах. Баки и не подозревал, что бухенвальдские подпольщики уже знают о нем все, вплоть до номера полка, в котором он служил.