Абдурахман Абсалямов - Вечный человек

— Мютцен… ад!

После слова «мютцен» все лагерники одновременно должны были стащить берет с головы, при выкрике «ап» — хлопнуть по бедрам. Однако у людей не было ни сил, ни желания четко выполнять команду, и вместо одного мощного хлопка раздались сотни жиденьких, нестройных шлепков. Команда повторялась до тех пор, пока помощник коменданта не удовлетворился.

Теперь блокфюреры побежали отдавать рапорты помощнику коменданта. Очкастый, красноглазый помощник сверял их рапорты со списками, которые держал в руках. Эта процедура заняла много времени. У лагерников от долгого стояния затекли ноги, холодный ветер выдул из рваных униформ остатки тепла.

Чуть в стороне от ворот стояла команда музыкантов в красных штанах. Наконец капельмейстер взмахнул рукой, и оркестр, состоящий из пятидесяти — шестидесяти человек, грянул марш. Вся площадь всколыхнулась, от общей массы начали отделяться большие и малые колонны и в сопровождении вооруженной карабинами стражи медленно направились к браме, — как здесь на общелагерном языке называли ворота.

Справа от ворот стоял рапортфюрер и пересчитывал шеренги выходящих из лагеря узников: — Линкс… цвай, драй, фир… Меньшие колонны направились по апельплацу вниз, к лагерным мастерским и служебным помещениям. Вооруженная охрана их не сопровождала. Назимов шел со своей командой.

Сапожная мастерская, или «шумахерай», находилась в черте лагеря. Это было довольно обширное, барачного типа помещение, с низкими длинными столами, за которыми сидели узники. Одни из обыкновенных поленьев выстругивали топорами колодки, другие выдалбливали в колодках углубления для ног, третьи обтягивали деревянную обувь материей и приколачивали к этим бутсам подметки из тонких дощечек. В мастерской стоял сплошной гул от стука топоров и молотков. Облака пыли висели над рабочими столами, пыль золотилась в лучах утреннего солнца, пробивавшегося сквозь окна.

К Назимову, в нерешительности стоявшему в дверях, подошел фюрарбайтер. Это и был тот самый поляк Бруно, о котором упоминал Отто.

Трудно было сказать, сколько ему лет: в Бухенвальде все лагерники выглядели изможденными стариками. Природная сутуловатость еще больше старила его. Мрачное, невыразительное, изрезанное глубокими морщинами лицо ничем не запоминалось, разве только красным шрамом, пересекавшим массивный подбородок. Неожиданно удивлял еще слабый голос Бруно, не соответствующий ни росту его, ни общему телосложению.

С Назимовым разговаривал Бруно скучно, мешая польские и немецкие слова с русскими; он несколько раз переспросил новичка, все ли понятно ему.

Назимов ждал, что Бруно будет допытываться, работал ли вновь прибывший когда-нибудь сапожником. Но расспросов не последовало. Впрочем, Баки сам сообразил, почему фюрарбайтера не интересовала «квалификация» Назимова. Ведь здесь, говоря строго, работали не сапожники и башмачники, а скорее — плотники и столяры: они обувь не шили, а делали, вырубали, выстругивали.

Бруно подвел Назимова к дальнему концу стола и показал на пустой, отшлифованный от долгого сидения чурбан.

— Это есть ваш рабочий место. Всегда сидеть здесь.

По одну сторону чурбана лежала груда деревянных «подметок», по другую — выдолбленных колодок. Бруно привычно взял колодку и «подметку», показал Назимову, как надо подбивать. Это была пустяковая работа, которую мог, приглядевшись, выполнять любой подросток. И все же Бруно еще два раза переспросил, понял ли Назимов, как надо делать.

Едва Назимов сел на свое место, сразу почувствовал, что десятки глаз наблюдали за ним. Вначале Баки показалось, что его появление в мастерской было встречено недружелюбно. Ведь только вчера на его месте работал какой-то другой человек. Возможно, сегодня его уже нет в живых, труп его лежит во дворе крематория. И друзьям этого человека, делившего с ним все невзгоды, тяжело видеть на его месте другого лагерника. Да еще неизвестно, как и с какими намерениями прибыл сюда новичок. Может быть, подослан комендатурой.

«Поживем — увидим», — подумал Назимов и открыл инструментальный ящик. Достал молоток. Рукоятка была плохо пригнана. И Назимов, прежде чем приступить к работе, укрепил ее. Затем поудобнее приладил между колен деревянный башмак.

— Да, нужда заставит — станешь и сапожником! — словно про себя усмехнулся Назимов, хотя чувствовал, что с него все еще не спускают глаз. С видом заправского сапожника он взял в рот щепоть гвоздей. Потом начал прибивать «подметку», размеренно доставая изо рта гвоздь за гвоздем.