Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

Мне снился сон. Из тех редких, когда понимаешь, что все происходящее привиделось, но настолько реально, что хочешь досмотреть до конца. Обычно это никогда не удается…

Я стою по колено в прозрачной воде с удочкой. Вижу, как окуни с красными полосками на спинках вьются возле крючка с насаженным на него червяком. Излучина реки залита ярким солнечным светом. Одна ее сторона, там, где я стою, — мелкая, песчаная, другая, где растут деревья, — обрывистая, видны подмытые водой корни, под которыми в норах водятся раки.

Косы ивы спускаются к самой глади воды, крылышки стрекоз мелькают рядом с камышом, на мелководье. Множество неизвестных мне больших птиц, похожих на морских чаек, с криками кружат надо мной, поджидая улов. Там, на другом берегу, среди ветвей, я вижу лицо Ани. Она улыбается, машет мне рукой. Я начинаю идти к ней, вода поднимается к моему подбородку, к глазам… Пробегает какая-то рябь (по воде или в моих глазах?)… Все пропадает. Да, это излучина маленькой речки Битюг, где я когда-то в детстве ловил рыбу. Я редко вспоминал эту речку. Зачем она явилась в моих снах вместе с Анной? И откуда в средней полосе России такие птицы?

Недавно она дала мне прочитать строки из дневника Михаила Пришвина:

— Леня, ты птица небесная… Вот читай, тут о тебе. А может и о нас всех…

Я взял тетрадку: «Посмотрите на птиц небесных: вы думаете, легко им жить? Летят — шишки под крыльями, повеселятся денек весной — и в гнездо, сиди — не шевелись, а потом вывели — таскай весь день червей. Выкормили — опять в дорогу, опять шишки под крыльями. И пожить, и поесть птице не радость, кругом враги: клюнет и оглянется. А после всего этого посмотри на нее — и нет краше ничего на земле, и нет ничего свободнее…» На птицу — может быть, но на людей смотреть не хотелось. Во мне поселилось ощущение, что человек по природе — пакостник.

Вечером в госпиталь мы с Сухачевым не попали, приехали на следующий день утром. Аня лежала в палате на шесть коек с двумя женщинами, больными гепатитом. Всех троих готовили к отправке в Союз. Молодой врач-хирург заверил нас: «Она — вне опасности. Осколок извлечен, рана обработана. Теперь все зависит от нее. Через два-три дня можно отправлять в Ташкент».

Она не лежала, а сидела на специальной койке, пополам переломленной, чтобы можно было опереться. Ее лицо было бледнее подушки, руки лежали поверх одеяла, и, когда мы вошли, она подняла их к груди, словно закрываясь.

Зеленые глаза забились в ресницах, словно пойманные птицы, и спрятались от нас…

Я готовил себя к этой встрече и решил, что буду выглядеть бодрячком: никаких лишних слов — только шутки. Я не ожидал, что этим глазам будет больно нас видеть, и, бросив пакет с провизией на стул, взял ее руку:

— Ну что ж ты, стюардесса, подставляешься? Хорошо, что все так удачно…

Она смахнула слезинку, заулыбалась.

— Да, все хорошо. Но я не хочу в Ташкент, не хочу домой…

— Успокойся. Я сам отвезу тебя, а когда выздоровеешь — заберу обратно. Договорились?

Она молча сжала мою руку, и я поцеловал ее в губы, смоченные соленой влагой…

Полк вытянулся в строю, отдавая дань уважения Большакову. Он убывает в Москву за новым назначением. Слова незабываемой песни, которую я пел, когда был мальчишкой, возникают сами по себе, рождаясь где-то внутри: «Чьи вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет?».

Тяжелые кисти полкового знамени бьет о древко афганский ветер. Кто знает, сколько бомб высыпал полк при Большакове, сколько патронов израсходовал? Эти данные строго учтены у аккуратных штабистов…

Я представил себе командира у этого знамени с перевязанной головой. «…Кровь на рукаве… след кровавый стелется по чужой земле», — тихонько напел под нос, коверкая бессмертный текст. Разве бомба выбирает из женщин, стариков или детей — душманов? Но без этого войн не бывает. Убивали и будем убивать всегда — неожиданно приходит в голову до нелепости простая мысль. Убивали чужих, убивали своих, чтобы не стали чужими. Когда некого было убивать — готовились к этому, учились… И нет на Земле местечка, где кто-нибудь не занимался бы этим. «Убей ближнего и убей дальнего, ибо дальний приблизится и убьет тебя» — вот полотно, из которого склеена жизнь на земле. А стяги, громкие слова об отечестве, свободе — только оправдание, стыдливая гримаса разума, наблюдающего, как тело справляет свою дурно пахнущую нужду прямо под золотыми одеждами…

Те, кто прошли через войну, никогда не захотят снова глянуть в ее мертвое лицо. Но приходят новые поколения, им еще неведом лик войны, они не знают, что живут бациллоносителями, и их удел — пройти через все самим: инкубационный период, болезнь, гибель и возрождение…