Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

Лететь в качестве пассажира восемь часов, бездействуя в тесном кресле, — утомительно. У меня была отработана своя методика: ночью — не спать. Обычно — преферанс в гостинице до утра. В аэропорту покупал бутылку коньяка и, как только стюардесса выкатывала в проход цыплячьи ножки, брал две порции, просил не будить до посадки. Только однажды мне поспать не довелось. Я охранял сон космонавта от желающих пообщаться… Ко мне подошла стюардесса: «Я вас прошу сесть рядом с Титовым. Иначе ему не дадут поспать». Я онемел… За все время полета мы не обмолвились ни словом, к нам пытались подходить многие, я прикрывал Германа своим телом, а на прощание он крепко пожал мне руку и сказал: «Спасибо, лейтенант. Ты — настоящий летчик». Я целую неделю не мыл правую руку, умывался левой до тех пор, пока не поздоровался со своим командиром, грузином Юрием Ивановичем Хинткирия.

В этот, тринадцатый раз (тринадцать — число для меня счастливое) я, несмотря на бессонную ночь и стакан коньяка, долго не мог уснуть. Мой сосед — рыбак из Владивостока, после того как мы прикончили мою бутылку, уступил мне место у иллюминатора и теперь сладко посапывал, уронив полное лицо с красноватыми прожилками мне на плечо.

Я смотрел в иллюминатор. С высоты в десять тысяч метров земля кажется глыбой, закутанной в дымку: громадное тело, вдыхающее синеву и выдыхающее это белое, дымящееся молоко… Алюминиевая сигара протыкала молочное месиво, преодолевала за час почти тысячу километров. Солнце спешило вслед за нами, пытаясь примоститься на хвостовом оперении, и все же оставалось позади: самолет будет в Москве на час раньше времени отправления из Хабаровска… Мы — похитители времени.

Где-то внутри, возле самого сердца, во мне будто плескалось жидкое солнце, его жар разбегался по всему телу, наполнял сосуды.

Я бежал от солнца, а оно было в каждой моей клеточке. Нет, не фюзеляж самолета рассекает этот воздух; я чувствую, как тугая струя распирает мой рот, душит меня и рвет барабанные перепонки…

Восемь часов мы воруем у этой жизни, мы отматываем время назад, не за это ли оно мстит людям катастрофами? Мы преодолеваем пространство и платим за это жизнями?

В салоне «Ил-62» я смотрел на пассажиров: они спокойно отдыхали, словно дети, не ведающие страха, хотя только что расстались с тревожным, надсадным чувством в момент взлета, когда самолет преодолевает земную тяжесть.

И несмотря на то что многое знают об авариях и катастрофах, они садятся в эти удобные кресла, надеясь на свою счастливую судьбу и доброго джинна, заведующего быстрыми перемещениями из одной части суши в другую.

…Мне пришлось летать над территорией от Камчатки до западных пределов, включая Польшу, Германию. Мне хорошо известно, чем кроют крыши в разных местах и как заселена эта территория. В ясную ночь огни на земле высвечивают жилье, и вся картина под тобой — как карта звездного неба у астролога, предсказывающего людские судьбы. Это светящееся полотно в хорошую видимость простирается до горизонта, сливаясь с небом и мешая координаты земные и небесные: и над тобой, и под тобой — мириады искрящихся огней. Но не всегда так.

Если летишь с востока, после Биробиджана огней все меньше и меньше. На пространствах в тысячи километров редкие светляки, словно затухающие головешки среди сопок и бескрайнего леса. Здесь территория не может соперничать с небесной россыпью, она обращена своим застылым лицом вверх, в немом ожидании… Чем дальше к Уральскому хребту, тем больше горящих пятен, еще дальше — площади огней увеличиваются. В западных пределах, за Бугом — все плотнее полыхающее марево, своим кричащим пульсаром оно выигрывает у ночного неба, делая его лишь слабым отражением земного океана огней. Небесные галактики, далекие и холодные, с удивлением всматриваются в буйство земного полотна. С высоты полета огни внизу ярче, теплее, ближе — легкий неон струится по стеклянным трубкам, словно горячая кровь…

В одну из таких ночей, когда в прозрачном воздухе пылала земля и линия горизонта пропадала среди огней и звезд, падал самолет, наполненный пассажирами. Он кружился, подчиненный закону динамики для плотных тел в менее плотной среде. Несколько долгих минут до встречи с землей обреченные люди ждали своего конца. Самолет был исправен, пилоты здоровы. Кем же были приговорены безвинные жертвы к страшной участи?

Молох пространства и времени устанавливает свою квоту, он собирает свою кровавую дань. Карающий закон требует отношения к себе как к религии; выполнение ритуалов становится святыней. Преступившие закон наказываются смертью вместе с теми, кто не был причастен к святотатству. Впрочем, человек, севший в самолет пассажиром, — похититель времени, он уже преступил черту… Молох пространства не мелочен, он часто прощает человеку ошибки, но только те, которые уже оплачены кровью. Как правило, одно пренебрежение к святыни влечет за собой другое — получается длинная цепочка, протянутая в неведомое…