Петр Заводчиков - Девичья команда. Невыдуманные рассказы

— То есть как унесли?

— Ночью, когда все спали. Взяли санитарные носилки, положили на них того «поросенка» и осторожненько унесли. Мы ведь привычные, знаем, как надо. Она недалеко тут, в овражке. Хорошее место, там спокойно и подорвем. Вы поглядите сами.

Девушки стояли потупившись, готовые принять бурю, которая должна была сейчас разразиться.

— Ну, знаете… — Егор Сергеевич вспомнил вчерашние занятия в штабе. Там выступал комбат, говорил о том, как много сейчас у минеров работы и как надо при этом неукоснительно выполнять все правила, особенно касающиеся безопасности. Люди к опасности привыкли, но это имеет и свою отрицательную сторону, иногда они склонны идти на излишний риск, а минер слишком дорого платит за небрежность и ошибку, чтобы это можно было хоть в какой-то мере допускать. «Удвойте требовательность в соблюдении всех правил работы», — настаивал командир.

Егор Сергеевич подумал о том, как примут его доклад о происшествии с бомбой. Ничего приятного ждать не приходилось, а докладывать надо было сегодня же, немедля. Это же нешуточное происшествие!

Он посмотрел на эстонца, стоявшего перед ним со своей трубкой, на ребят, копошившихся в палисадничке, на курицу, шествовавшую с цыплятами по двору, и, странное дело, у него вдруг полегчало на сердце.

— Пошли посмотрим, где ваша бомба, и будем взрывать, — проговорил он, не глядя на притихших девушек.

Это письмо не о войне.

Что может писать о ней юноша, родившийся, когда уже давно окончились последние бои?

Сын с гордостью и болью пишет о матери, ушедшей из жизни. Он пишет о ней, как о человеке удивительной душевной силы, большого сердца, ясного ума. Этот образ будет стоять перед ним всегда, будет вести его по жизни, не давая сбиться, не позволяя искать окольных, легких путей. Читая строки письма, проникнутые истинным и глубоким сыновним чувством, понимаешь, что в главном, существенном он ничего не преувеличил.

Иногда сын вспоминает большое, иногда то, что запомнится только ребенку, но ведь сердце человека порой раскрывается в малом, как и в самом большом.

«Мать меня любила очень сильно. Каждый, кто помнит свою мать, тоже может сказать, что был любим ею. Это верно, только у моей матери любовь была особенная. Сейчас, когда мне 21 год, я понимаю, что это была умная любовь, руководствовавшаяся одним желанием — вырастить из меня Человека».

Он вспоминает несчастный случай, происшедший с ним, тогда пятнадцатилетним мальчиком, в школе. Он получил ожоги лица и рук. Боль была жгучей, непереносимой, а еще больше испуг и обида. Никто не мог его успокоить, унять его слезы — ни учителя, ни директор школы, ни врачи «Скорой помощи», делавшие перевязку. Мальчик ждал маму, ждал ее ласкового слова и утешения. И мама прибежала. Она была бледная, рот так сжат, что губы стали почти не видны. Но сын все это заметил лишь потом, а сразу он увидел ее строгий укоризненный взгляд: «Как тебе не стыдно реветь. В жизни не такое может случиться, но ты человек, ты мужчина». Мальчик прочитал это в ее глазах и сразу перестал плакать.

На пути в больницу он не издал ни стона, хотя боль не стихала. Он держал себя в руках. Этого требовала мама, и она была с ним! Она была с ним все время, не спала, когда он не мог заснуть, боль, которую он испытывал, терзала ее сердце, но сын не услышал от нее жалостливых слов. Она только изредка легким движением поглаживала его руку, и это прикосновение тоже говорило: «Держись!» Твердость матери делала сына мужественнее и сильнее.

А потом, через годы, сын увидел мать, мучимую тяжким неизлечимым недугом. Ее дни были уже сочтены.

Отец и сын знали об этом и всячески скрывали от нее, а она тоже знала и тоже скрывала, чтобы не тревожить, не огорчать их. Она ничем не выдавала страданий. Сын видел ее всегда приветливой и спокойной.

Она не давала болезни свалить себя почти до последнего дня. Ей не хотелось, чтобы близкие видели ее в тяжелой обстановке больничной палаты, предпочитала встречаться с ними в комнате отдыха, часто садилась за рояль и долго играла. Или усаживала за рояль сына. Большинство больных были мужчины, и не так тяжело хворавшие, как она, и все же именно эта женщина их ободряла, заставляла улыбаться, забывать свои несчастья.

Такой открытой людям, интересующейся их делами — значительными и не самыми важными — сын видел свою мать всегда. Он знал, что ее любят и ценят на работе — она часто получала похвальные грамоты, награды. Приносила грамоты домой и прятала, чтобы потом ни разу не вынуть, не показать другим. Но сын-то знал! И в доме, где они жили, всегда к ней шли соседи рассказать о своем горе или радости, посоветоваться. И она умела всех выслушать, умела дать совет…