Сергей Голяков - Рихард Зорге

Он посмотрел на Рихарда отчужденно. «Засомневался, можно ли вообще доверять мне такую ответственную операцию, — догадался Рихард. — Он прав, я не должен был ходить. Старик, когда узнает, тоже рассердится. Но я не мог не пойти». И тут же вспомнил и по-новому понял значение последних слов Берзина: «На первом месте у тебя всегда должна быть Родина, а уже потом твои чувства». Да, и Оскар и Старик правы: он не имел права рисковать. Но эта слабость — в последний раз.

— Не повторится, — положил он руку на руку Оскара.

— Не сомневаюсь, — ответил, наконец, Оскар. — Учти: положение чрезвычайно серьезное, хотя обстановка и прояснилась — теперь ясно, где друзья, где враги. Схватка смертельная…

Оскар говорил о бесчисленных опасностях. Однако сам он держался так свободно, так ровен был его голос и спокойны глаза, что даже Зорге удивился: «Вот это выдержка!»

Оскар достал из папки письмо:

— Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во «Франкфуртер цейтунг». Пожалуй, эта газета подходит больше всего. Во-первых, она — одна из крупнейших и влиятельнейших германских газет и имеет обширный круг читателей за границей. Во-вторых, хоть она подверглась общей нацистской унификации и тесно связана с концерном «И. Г. Фарбениндустри», резко враждебна к коммунизму, но все же слывет оплотом либералов, не так криклива и вульгарна, как другие здешние издания. Это избавит тебя от необходимости славословить гитлеровский режим. Есть предположения, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В-третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, а значит, меньше шансов, что кто-то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И в-четвертых — во «Франкфуртер цейтунг» тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, хотя позаботимся и о других газетах, чтобы ты имел громкое представительство.

Потом они обсудили, стоит ли Рихарду попытаться вступить в национал-социалистскую партию.

— Старик рекомендовал, — сказал Рихард.

— Но даже сейчас нацисты принимают в партию осторожно и разборчиво, — возразил Оскар. — К тому же нам стало известно, что нацисты прибрали к рукам все досье активистов компартии, заведенные полицией Зеверинга. Там, конечно, есть и твое «дело». Они могут копнуть… Я думаю, целесообразнее тебе получить здесь только аккредитацию газет, а в нацистскую партию вступить уже в Токио. Там это будет менее опасно.

Уже прощаясь, Оскар сказал:

— Больше мы с тобой видеться не сможем. Связь с Центром будешь держать через Инге. Она тебе сегодня снова позвонит. Итак, неделю в Берлине на акклиматизацию, на укрепление нервов, а потом — во Франкфурт.

Перед отъездом из Берлина, 9 июня, Рихард передал в Центр: «Положение для меня здесь не очень привлекательно, и я буду рад, когда смогу отсюда исчезнуть. Рамзай ».

В редакции «Франкфуртер цейтунг» все было добротное и солидное: и само многоэтажное здание, и кабинеты редакторов, и мебель. В обшитых темным дубом помещениях словно бы витал дух основателя газеты банкира Леопольда Зоннемана.

Но сотрудники ее, хотя были отутюжены, сверкали белоснежными манишками, золотыми пенсне и розовыми лысинами, производили впечатление перепуганных мышей. Рихард, прежде чем идти к редактору, побродил по комнатам репортеров и кулуарам, потолкался в кафе, расположенном тут же, на первом этаже. И везде видел шушукающихся по углам, испуганно озирающихся людей.

До него долетали обрывки разговоров:

— …только подумайте: тридцать концлагерей! В Дахау, в Шлезвиге, в Маутхаузене, в Заксенхаузене. В них тридцать тысяч заключенных! У каждого полка СС свой лагерь!..

— …готовится поголовный врачебный осмотр…

— …да, да, в Мюнхене они изуродовали памятник Рихарду Вагнеру — на том основании, что вторая супруга Вагнера была еврейкой!..

— …прочитал «Михаила», роман Иозефа Геббельса. Ну, я вам скажу! Одни афоризмы…

— Тшш!.. Тшш!.. Сочинения министра пропаганды позволительно только восхвалять…

Да, и эту крепость прессы, оплот буржуазного либерализма, трясло мелкой дрожью.

Рихард прошел в кабинет главного редактора.

Шеф, коренастый и толстый, но все равно казавшийся маленьким по сравнению с огромным столом и огромными шкафами своего кабинета, прочитал рекомендацию высокого сановника из Берлина и расплылся в улыбке:

— Весьма и весьма польщен, доктор Зорге!