Василий Топильский - Розы на снегу

Наде едва исполнилось в то лето четырнадцать. Горько плакала она, провожая на фронт старших братьев. А потом мимо дома Тугановых, опустив головы, шли молчаливые бойцы. Они отступали. Это было непонятно и жутко.

Однажды утром Надя услышала отчаянный лай собак. Бросилась к окну. На улице увидела чужих солдат… С их появлением исчезло все, что делало жизнь радостной и счастливой. Исчезла и улыбка у отца, которую так любила Надя. А вскоре он стал уходить по вечерам, возвращался лишь на рассвете. Мать не спала в такие ночи, сидела у окна и плакала.

Как-то поздно вечером отец привел с собой в дом Серегу Гущева. Серега появился в поселке незадолго перед приходом гитлеровцев и поселился в бане Тугановых в конце огорода. Ходил он по улицам в старых больших галошах, в изодранной фуфайке, перехваченной грубой веревкой, и пел. Что он пел, разобрать было трудно. Говорил быстро, заикаясь, нес несусветную чепуху. Взрослые считали Гущева душевнобольным, жалели, давали еду, ребятишки же дразнили его, называли цыганом-дурачком.

В тот вечер Надя не спала. Отец с Гущевым ужинали. И вдруг девочка услышала, как в комнате, не торопясь, приглушенным, но совершенно нормальным голосом заговорил он, Серега-дурачок.

— Вам, товарищ Туганов, нужно уходить в лес. Рисковать сейчас, не выполнив задания, не имеем права. С нас спрос иной. Затем и оставлены здесь.

— Ясно, — также глухо ответил отец. — Когда уходить?

— Завтра ночью.

Проводив Гущева, отец вернулся в дом.

— Так-то, мать, — ласково произнес он. — Береги ребятишек. Ну, а мое дело, сама понимаешь…

Надя слышала, как мать тихо-тихо шепотом ответила ему:

— Понимаю, Ваня.

Отец не успел уйти. Рано утром, когда все еще спали, в дом ворвались гитлеровцы: пятеро солдат, командир отряда карателей фон Брем и предатель Терехов.

Ивана Туганова, разутого, в нижней рубашке и кальсонах, вытолкали во двор, по снегу подвели к бане и расстреляли. Он упал без единого слова, крика, стона. На крыльце, прижавшись к матери и Наде, стояли Люба, Вера и Яша. Онемевшие от страха, глазами, полными слез, смотрели они на убийц. Фон Брем остановился и плеткой ткнул в сторону Нади:

— Взять! Тэриков, взять!

Рванулась вперед Мария Сидоровна, закричала:

— Не дам! Помилуйте! Она же ребенок!

Терехов, грубо оттолкнув мать, выволок Надю на улицу.

Туганову отправили в лагерь. До самой весны она работала на заготовке леса, колола камень для строительства дорог, грузила снаряды в вагоны. Кормили в лагере арестованных баландой, стать загоняли в бывший скотный двор.

По ночам в сарай врывались пьяные охранники. Они освещали лица спящих карманными фонариками и тех, кто был здоровей и красивей, уводили. Возвращались девушки покрытые синяками, с застывшими взглядами обезумевших глаз. Иные совсем не возвращались.

Однажды вечером забрали и Надю Туганову. Солдат в очках притащил ее за руку к бане и втолкнул туда. Сквозь белые клубы пара Надя увидела парившегося офицера.

— Мыть, девка, мыть! — хохоча, кричал он.

Надя вырвалась и в ужасе выбежала из бани. Уже около барака ее догнал солдат и долго бил, пиная сапогами.

Офицер не забыл дерзости русской девчонки. Утром, когда все выходили на работу, Туганову окликнул конвоир. За непослушание ее отправили в лагерь штрафников, в село Молосковицы. Тут были люди, согнанные из разных мест — из Пушкина, Гатчины, Урицка, — едва живые старики, женщины, чьи глаза казались стеклянными. Они держали на руках полумертвых детей, покрытых чесоточными язвами.

Зима выдалась ранняя.

Каждое утро из барака, где жила теперь Надя, выносили мертвых. Морозы стояли сильные. Опухшие от голода люди коченели на ледяном полу.

В лагере Надя встретилась с Людой Бровченко, с которой когда-то училась в одной школе. Подружки решили бежать. Ждали подходящего случая, попеременно наблюдая в щелку за часовым. Укутанный в тулуп солдат ходил вдоль забора, изредка бросая взгляд на ворота барака. Он был уверен: никуда полумертвые узники уйти не смогут. Часовой все чаще и чаще посматривал на стоящий в стороне дом, из трубы которого валил густой черный дым. Вот он решительно повернулся и зашагал туда, где можно наконец спрятаться от пробирающего до костей мороза. Тогда-то Надя с Людой выскользнули из барака.

Всю ночь, утопая в снегу, напрямик через лес бежала Надя домой. Едва хватило сил подняться на крыльцо. Мария Сидоровна открыла дверь, подхватила упавшую ей на руки дочь, внесла в комнату, разула и ахнула: