Николай Осинин - Через все преграды

— Володька ранен! — отчаянно выкрикнул Коля. — Миной его…

Голован подскочил к ним.

— Куда ранен?

— Плечо… — простонал Володя.

— Эх, дети, дети, ну что же вы отстали от меня, — с укором говорил старшина, торопливо накладывая повязку. — Сейчас бы мы уже из-под огня вышли.

Мимо пробежали бойцы с носилками.

— Немцы не идут? — спросил у них Голован.

— Пока пулеметчики держат.

— Кого задело?

— Старшего лейтенанта Исаева, — ответил тот же голос. — Насмерть…

— Последнего командира потеряли! — глухо промолвил старшина.

Подхватив на руки стонущего Володю, он двинулся за носилками.

— Гей, малый!

Сережа с трудом просыпается и на несколько секунд открывает глаза.

«Может, показалось! — с робкой надеждой думает он, прислушиваясь к скупым звукам во дворе. — Темно еще». Но самому уже ясно, что ошибки нет — его звали. До слуха доносится старческий кашель, клокочущее неторопливое отхаркивание и плевок.

«Встал. Когда только спит?» — думает мальчик, глубже зарывается в согретое сено, чтобы хоть на минуту продлить сладкий утренний сон.

Налитые свинцовой дремой веки слипаются. Густой туман быстро и ласково заволакивает прояснившееся было сознание, и в нем опять мелькают неяркие картины сновидения.

Праздник. Много людей… Парад. Он, Сережа, шагает впереди колонны своей школы и несет флаг… Потом, оказывается, в руках у него не флаг, а кнут, а сзади — стадо коров…

— Сергей! — гвоздем входит в мозг сердитый окрик.

Сон слетел, как вспугнутая птица. Парнишка сбросил с плеч обрывки старой шубы, служившей ему одеялом, и выбрался из норы. Сырой утренний холодок липкими щупальцами обвил бока и спину.

На дворе слышались шаркающие шаги. Ворота сарая тягуче-пронзительно заскрипели и приоткрылись. В образовавшемся просвете показалась грузная фигура высокого старика-крестьянина. Рот старика плотно прикрывала густая швабра серых с подпалиной усов. Глубокие черные морщины пересекали его бритое лицо вдоль и поперек, отчего медно-бурая кожа на щеках, подбородке и шее казалась потрескавшейся, как глинистая земля на сухом ветру.

— Сколько ж тебя, парень, будить можно! — глухо проворчал он, почесывая бок. — Не первый день живешь, пора привыкать самому вставать. Это тебе не в городе бока пролеживать. Тут, брат, работать надо.

Сережа спрыгнул с сеновала и с тапочками в руках молча вышел во двор.

Рассвет уже добела вымыл полосу неба на северо-востоке. Звезды растаяли, но белесая, как крошечное прозрачное облачко, половинка луны еще висела над почерневшей тесовой крышей дома.

Мальчик поежился от свежести, заправил в штаны рубашку, которую на ночь не снимал, так как другой на теле не было, и, согнувшись, стал всовывать ноги в тапочки. Худые лопатки остро выступили на его спине.

— Обувку зря бьешь раньше срока, поберег бы, — наставительно проворчал сзади старик. — Через месяц-другой холода пойдут, пригодится.

— А вы что же, на холода обуви не дадите? — обернулся к нему подросток.

— Хм… Где ее достанешь, война!

— Что вам война. Мартин, как меня сюда вез, по дороге две пары сапог у пленных за буханку хлеба выменял. Да и так у вас полно…

Слова эти, будто кресало, высекли в каменном взгляде старика черные искры.

— Выменял — не украл! — со злым хрипом произнес он. — Мало ли что у нас есть! Ты свое имей, а на чужое не заглядывай!.. Копаешься вон, пора бы давно в поле выгнать!

— Еще ж не подоили! — угрюмо ответил мальчик, прислушиваясь, как рядом в хлеву тугие струйки молока с влажным шелестом вбивались в мягкую молочную пену.

Крестьянин громко спросил что-то по-латышски, обращаясь к тому, кто доил коров. Из хлева усталый женский голос негромко ответил по-русски:

— Сейчас! Одна осталась… Стой, ты! — раздался звонкий шлепок ладонью по коровьему боку.

Старик шумно откашлялся, сердито сплюнул и ушел в сени.

— У, кулачина! — прошептал мальчик ему вслед. — Стану я у тебя работать до холодов, паук проклятый…

Ожидая, когда работница подоит коров, Сережа снял с жерди свернутый в кольца длинный кнут и уселся на обрубке бревна, служившего ступенькой у входа в амбар.

Жизнь во дворе только начиналась. Большой разноцветный с оранжево-красной шеей петух, величественный и сердитый, выводил свое многочисленное семейство из-под навеса. Он шумно захлопал крыльями и горласто заорал на всю усадьбу: «Ку-каре-ку-у-у!» Потом остановился, значительно скосив голову кверху, прислушался. Откуда-то издалека донеслось такое же хозяйственное и деловитое: «Э-э-эууу!» Услышав ответ, петух удовлетворенно дернул головой, кококнул и не торопясь двинулся дальше.