Роман Кожухаров - Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

– Товарищ командир, есть дом на примете… Керосинка горит. Посмотрели… Женщина, дети – двое: девочка лет семь и еще ребенок, помладше… Вроде никого больше… Расположение удобное. Двор огородом прямо на окраину выходит…

– Ладно, пошли… Особо выбирать не приходится… – скомандовал Андрей. Группа исчезла в ветреной полумгле. Вдогонку черным силуэтам закружило редкое белое крошево. Один за другим подули сильные порывы ледяного ветра, и вот уже рой белых крупных хлопьев повалил из непроглядного неба. Как и обещал Талатёнков, пошел снег.

Взвод Шульца окопался неподалеку от проселочной дороги. Серо-желтая грунтовая лента спускалась с небольшого холма и километра два тянулась через поля до маленьких домишек. Они выстроились вдали аккуратным рядком. За ночь намело снега, и теперь поле белело под нерадостным серым небом, как безразмерный, застеленный чьей-то огромной рукой саван.

– Да, невеселенький пейзаж… – отняв глаз от оптического прицела, констатирует Вайс.

– И еще этот чертов холод… – стараясь спрятать руки поглубже в рукава шинели, откликается Хаген.

– Отто, что у тебя с табачком? – с надеждой спрашивает Вайс.

Табака осталось несколько щепоток. Отто, согрев ладони, экономно отсыпает снайперу Вайсу одну шепотку. Пока тот набивает свою трубку, Хаген рассматривает подступы к местечку через оптический прицел его винтовки. Даже на несколько секунд отдать в чужие руки свою любимицу Вайс согласился неохотно. Он очень дорожит своей винтовкой – трофейной русской «самозарядкой», постоянно нахваливает ее убойную силу, точность и хорошую оптику. Но свой табак у него закончился, и сейчас он с самозабвением занят раскуриванием трубки.

В студеном декабрьском воздухе с высоты холма, на склоне которого залег первый взвод, все просматривается до мельчайших деталей. Небольшое местечко, но домишки аккуратные. Да еще этим снегом будто повымело все вокруг. Метель ночью зарядила серьезная.

Над городишком возвышается пирамидальная башня с острой крышей. Колокольня, которую венчает перекрестье. Похоже, что это кирха. И само местечко выглядит как на рождественской картинке: ухоженные домишки, черепичные крыши, ровные ряды деревьев торчат голыми ветками. Кое-где из печных труб курится сизый дымок. Ага, значит, есть признаки жизни. А то никто из жителей не показывается. Как будто повымерло все. Еще бы, после того, что вчера устроил Вейсенбергер, пулеметчик из их взвода…

Щуплый молокосос, а в голове – будто ледышка вместо мозгов. Они все такие, сосунки из последних новобранцев. В глазах, кроме лютой злобы, ничего нет. Как будто не человек, а «МП-40». Пистолет-пулемет, машина для убийства. Прикажут: стреляй, словно на спусковой курок нажмут, и начнет пулять, без всяких раздумий. Вейсенбергеру было поручено охранять периметр минного поля. Чтоб никто не шастал. Честно сказать, приказ для висельника. Ясное дело, что на поле могли оказаться только местные, из Вечеша. Взбрендило же вчера этой козе потащиться на мины. Да, от судьбы не уйдешь… А все-таки хорошо, что снег прошел. Накрыло трупы этой девочки. И женщины. Вот тебе и саван…

Возвышенность, обсаженная тополями, создавала видимость защиты для стрелков. Пока Отто рассматривал пустынные окраины, Вайс несколькими жадными затяжками превращает в пепел содержимое чубука.

– Ладно, давай мне… – Снайпер нетерпеливо вырвал свою винтовку из рук Хагена.

– Полегче нельзя?… – беззлобно огрызнулся Хаген. Вайс не обращает внимания на его реплику и внимательно осматривает затвор и оптику винтовки. Как будто Хаген мог ее повредить за эти секунды…

– Хорошо, что снег прошел… – философски заметил снайпер, докурив.

Вайс будто читает мысли Хагена.

– Не по себе все время видеть, как они там лежат, неприбранные, посреди поля, – добавляет он. – И специально взгляд уводишь, а глаза сами опять находят.

– Ага… – согласно кивнул Отто. – Особенно женщина… Жутко… Голая, на земле, на морозе…

– Мне снилась сегодня ночью… – признался Вайс. – Будто гонится за мной, прямо как есть, без ноги. И кричит. Как вчера закричала, когда… И будто груди ее скачут, вверх-вниз, и вся она такая ослепительная, голая… Уф… Такого страшного сна я в жизни не видел…

Аромат табачного дыма еще висит в неподвижном стылом воздухе. Отто улавливает его ноздрями, и ему кажется, будто становится теплее. Это только иллюзия. От холода, которым тянет от промерзлой земли, невозможно укрыться. Отто решает свернуть себе самокрутку и тянется за листком в карман шинели. Там у него припасено несколько листков из молитвенника. Взвод разжился бумагой для самокруток еще в Мишкольце, перед маршем.