Роман Кожухаров - Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем

– Вот гады… – первым очнулся Талатёнков. – Нет, вы видели?

– Че ты раскудахтался? – хмуро буркнул Крапивницкий. – Чай, не слепые… Конечно, видели…

– Товарищ командир, – обратился к Аникину Караваев. – Разрешите по этому гаду вдарить. Я его…

Караваев теперь, после ранения Пташинного, из подающего переквалифицировался в полноправные пулеметчики.

– Отставить вдарить , – негромко, но твердо ответил Аникин. – Мы с ними позже посчитаемся.

– Так как же, товарищ лейтенант… – с досадой не унимался Караваев. – Он, гад, от развлечения девчушку угробил… Нельзя жить ему…

– От развлечения? – переспросил Аникин. – Это ты, Каравай, недооценил гада. Ты видел, что с женщиной стало?

– Ну?… – непонимающе, оглядываясь на товарищей, переспросил новоиспеченный пулеметчик.

– Вот тебе и ну , Каравай… – тяжело выдохнул Аникин.

– А ведь командир прав! – первым догадался Талатёнков. – Там же мина была! Это что получается, товарищ командир, поле заминировано?

– То-то и получается… – подтвердил Аникин. – Получается, что если бы сунулись сегодня по ночи к местечку, угодили бы в аккурат на минное поле.

– Выходит, девчушка эта, с козой, нас от мин уберегла… – выдохнул Караваев.

– Я так думаю, что Ганс этот, который на пулемете у немцев сидит, вовсе не развлекался, – глубоко затянувшись и выпустив густое облако дыма, предположил Аникин. – Думаю, что у него приказ был минное поле охранять. Чтоб ни одна живая душа туда не забрела. Чтоб мы раньше времени не узнали, что поле заминировано. Вот что я думаю…

– Да, не повезло Гансу с козой… – покачал головой Талатёнков и добавил, значительно бодрее: – Стреляет он неважно…

– Щас, Телок, как дам тебе в ухо, – процедил Крапива.

– За что? – обидчиво возразил Талатёнков.

– За что? Чтобы было…

– Ладно, хорош собачиться, – прервал этот конструктивный диалог Аникин. – Нам сейчас надо на ночь настраиваться. И думать, как это чертово поле обойти. Так что свою злость поберегите. Она вам сегодня ночью наверняка пригодится.

Когда начало смеркаться, взвод разжился обещанной старшиной кашей. Действительно, Нарежный не обманул. После того как Крапиве пришлось расстаться с запасами упряжи, командир хозотделения до отвала накормил аникинских бойцов пшенкой с мясом. Излишки ужина получились из-за того, что были выданы и порции раненых бойцов. А их за день убыло из взвода трое.

Аникин, заглянувший к старшине, чтобы убедиться, что все договоренности выполнены, встретил ездового Васю. Тот уже успел обернуться из медсанбата и теперь занимался лошадью, примеривая к ней одну из новоприобретенных сбруй.

– Всех передал в руки медсестричек… – с улыбкой доложил ездовой. – А что касается Пташинного… Его первого в оборот взяли. Сразу в операционную палатку понесли. Вроде получше ему стало под конец дороги. Бормотать перестал, даже заснул.

– Заснул? – недоверчиво переспросил Аникин. – Может, он того , заснул…

– Да не-е, товарищ лейтенант… – беззаботно растянул Вася. – Он же храпел.

– Храпел? – опять переспросил Андрей.

– Ну да… у него, правда, как будто из груди хрипело, ну, из раны. Но то, что он спал, это я вам правду говорю…

Впотьмах на пути от хозчасти путь Андрею вдруг перегородил темный силуэт. Аникин даже не успел испугаться, так быстро этот некто темный протянул к нему руку. Андрей почувствовал, как его ладони коснулись холодные тонкие пальцы. По этому прикосновению он сразу узнал, кто был перед ним.

– Ты совсем замерзла… – произнес Аникин, прижимая к себе Анюту. Она послушно замерла, тесно-тесно прильнув к нему. Будто пряталась от чего-то. Может быть, от войны?

Они стояли так, молча, около минуты. И никаких слов не нужно было.

– Идете в ночь на задание? – наконец произнесла Анна. Голос ее немного подрагивал. То ли от того, что озябла, или…

Андрей взял ее тонкие пальцы в пригоршню и задышал, стараясь их отогреть.

– Откуда тебе известно? – спросил он и шутливо добавил: – Это секретная информация…

Анна вместо ответа вдруг прильнула губами к его рукам и начала часто-часто осыпать их поцелуями. Андрей наклонился и перехватил ее губы. Они пахли табаком, но этот запах удивительно преображался под воздействием более сильного аромата – свежей молодости, которую не могли заглушить ни беспросветная армейская жизнь, ни страдания и кровь войны.

Что-то соленое добавилось к пьянящему вкусу ее сладкого рта. Слезы! Анна плакала.