Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

— Что с Рустамом? — лейтенант побледнел от волнения. — Что с остальными ребятами?

Девушка уставила на Ибрагима огромные голубые глаза, тяжело вздохнула. Лейтенант всё понял, медленно опустился на скамью, стащил с головы ушанку.

— Крепись, Исаев, — услышал он голос комиссара. — Ничего не поделаешь… Война!

— А Шакиров живой, — услышал он голос Белоусова. — Тяжело ранен, но живой. В лесу остался. Знаешь ведь, мы в наступление переходим. Так что…

Ибрагим молчал. Взгляд его остановился на майоре из армейского штаба. Тот вздрагивающими пальцами перебирал принесённые Катей документы. Полистав, аккуратно сложил в полевую сумку. Заторопился:

— Разрешите отбыть?

— Отбывайте, — вяло ответил Белоусов. — Возьмите мой виллис. Вам ведь по-быстрому надо.

— Спасибо, товарищ подполковник.

Майор ушёл. Ибрагим перевёл взгляд на девушку. Ну, конечно, это та самая девушка. Я только что прибыл на фронт… Рустам рассказывал, что за ней ухаживал Фазыл Юнусов.

Врач кончил перевязывать Кате руку. Девушка поднялась, шагнула — и вдруг тихо опустилась на пол. Исаев и врач бросились к ней, уложили на топчан. Врач послушал её пульс, сказал:

— Бедная девочка! Всё время нервы в кулаке держала, а сейчас реакция. Много крови потеряла.

— Девчонка что надо, — задумчиво промолвил Белоусов. — К ордену её представляем. К большому ордену. Это нужно же!.. Раненная, истекающая кровью, сумела перейти линию фронта. Да так, что никто и не заметил. Все удивляются, а она пожимает плечами: «Ничего особенного, Рустам мне все ориентиры дал, рассказал, где и как пробираться». Рассказал! Что он мог рассказать — слепой…

— Слепой?! — вырвалось у Исаева. — Вы сказали — слепой?!

Белоусов не ответил. Явились два солдата с носилками, положили на них Катю.

— В санбат, — распорядился врач. На пороге остановился, сказал на прощанье: — Ничего страшного. Рука, правда, повреждена довольно серьёзно и крови, бедняжка, много потеряла… Но ничего страшного.

Никто ему не ответил.

Ибрагим Исаев, бледный как стона, уставился и одну точку. В голове огненными молниями сверкали, жалили слова: «Ослеп!.. Ослеп… Ничего страшного… Ослеп!..»

На рассвете Катя пришла в себя. Медсестра, сидевшая у её изголовья — веснушчатая толстушка, — радостно воскликнула:

— Ожила!.. Милая ты моя, ожила.

Катя слабо улыбнулась, попросила воды,

— Сейчас… Сейчас, — засуетилась сестра. — Ай, молодчина. Умничка.

Школа, в которой расположился санбат, сотрясалась от грома орудий.

Толстуха, сияя маленькими глазками-бусинками, сообщила:

— Наша артиллерия дубасит. Наступление начинается. Я всё знаю. И насчёт наступления, и о сержанте Шакурове. Лейтенант Исаев приходил. Радиограмма была — Шакиров находится у какого-то там лесника. Всё в порядке, голубушка. Пойдут наши солдатики вперёд, на запад, вызволят Шакирова.

Катя молчала. Всё в порядке!.. Нет, сестрица, ничего-то ты не знаешь.

К полудню в медсанбат стали поступать раненые. От них Катя узнала: гитлеровцы дерутся с яростью отчаяния, однако оборона их трещит по всем швам.

Вечером медсанбат походил на развороченный муравейник. Врачи, медсёстры, санитары едва успевали делать первичные обработки раненых. Люди лежали в коридорах, возле школы, ходячие раненые помогали санитарам. И среди стонов, солёных шуток, делового шума витали слова — грозные, восторженные:

— Наступаем, братцы!

— Держись теперь, фриц, ушибём.

— Почешем его под брылью…

— Под вздох его, суку!

Катя жила ожиданием. Что с Рустамом? Где он?

Она была так взволнована, что даже письма Фазылу не смогла путного толстухе медсестре продиктовать. Да и вообще… Вполне сама могла бы написать письмо. Рука-то правая цела. Нелепое получилось письмо: «Жива, здорова, лежу в медсанбате…»

Весёлая сестрица с милым русским именем Фрося укоризненно покачала головой и уж от своего имени дописала: «А ещё я сообщаю о том, что Катя ваша очень взволнована начавшимся нашим наступлением и потому объяснять свои чувства не имеет нужных сил. Рука у неё попорчена левая, так что не беспокойтесь. Всё заживёт».

Тоже не совсем изящно приписала. Но всё-таки кое-что.

Ничего нового не узнала Катя о Рустаме и к вечеру. Ночь почти не спала. День промаялась. Неужели… Неужели мы больше с ним не увидимся?

Не увидимся! Глупая, что ты несёшь! Ведь Рустам слеп!

Поздно ночью она забылась в тревожном сне. Мучили кошмары. Фон Штурм в дворницком облачении размахивает метлой и вопит: «Ага! Замету-у-у!..» «Оппель», сверкая глазищами фар, рычит страшным зверем и вдруг разлетается на тысячи кусков… Танк с мрачными крестами наползает на Катю, вжимает гусеницами в землю. Катя не может кричать. Она стиснута чудовищной силой, содрогаясь, чувствует, как из неё выдавливается жизнь…