Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Полковник присел на табуретку, сделал знак своему ординарцу, такому же приземистому, с простецкой физиономией, — до удивления похожему на своего хозяина, только моложе раза в два. Ординарец метнулся вон из землянки и тотчас же вновь объявился, нагруженный пакетами и, сверх того, держа в руках две немецкие фляги, обшитые сукном, с чёрными пластмассовыми стаканчиками, прикрывающими горлышки.

Не успели разведчики глазом моргнуть — их самодельный стол, сработанный из дверной створки, положенной на козлы, оказался уставленным всякой снедью: корчажка кислой капусты, буханка серого хлеба, добрый шмат сала, жареная баранья ляжка, две банки «Второго фронта» (американская тушёнка).

— Располагайтесь, герои, — Белоусов радушно повёл короткими руками. — Как видите, полное изобилие военного времени. Заслужили!

Разведчиков дважды приглашать — только время понапрасну терять. Живо расположились вокруг стола. Во фляжках оказался чистый спирт. Разлили по кружкам. Подполковник сказал тост — короче не придумаешь:

— За Победу!

Выпили, закрякали — уж больно забористое питьё, жидкий огонь. Навалились на еду. Некоторое время ели молча, только за ушами трещало. Командир полка спросил лейтенанта Исаева и Рустама с хитрой усмешечкой:

— Что же это, вы, товарищи мусульмане, свиное сало трескаете? Грех ведь, кораном запрещено.

Исаев и Рустам с набитыми едой ртами промычали что-то нечленораздельное. За них ответил Туманов:

— Они, товарищ подполковник, даже гитлеровских свиней превращают в смирных барашков, так что обыкновенных свинок вполне даже уважают.

Чтобы очень остроумно сказал Туманов — вряд ли, однако все расхохотались.

Распахнулась дверь землянки, вплыл клуб морозного пара, и из него, как сказочный дух из бутылки, возник замполит командира полка старший батальонный комиссар Шевченко. Был он высок ростом, сутуловат, висячие запорожские усы, нос картошкой. А очки профессорские, с позолоченной оправой. Он до войны и был профессором, докой по части политической экономии. Бойцы в ном души не чаяли. Простой, душевный человек. Трусам и паникёрам, правда, крепко от него доставалось.

— Ага, вот вы где, голубчики! — воскликнул замполит хрипловатым баритоном и с притворным ужасом схватился за голову. — Горькую гложете! Да ещё во главе с командиром. Нехорошо, хлопцы, зело нехорошо… замполита забывать!

Все бросились усаживать Шевченко. Налили но второй. Шевченко разгладил запорожские свои усы.

— Добрые времена наступают, хлопчики. Хорошо начался сорок третий год. Бьют немцев под Воронежем, лупят па Северном Кавказе, в районе Ладоги прорвана блокада Ленинграда, на нашем участке Сальск освобождён. А уж что делается в самом Сталинграде! Уму не постижимая красота. Гарно усадили фрицев в два котла. Скоро им там совсем капут будет.

— И в этих великих победах есть крупица вашего ратного труда, — добавил Белоусов. — Спасибо за доблестную службу, орлы!

Разведчики вскочили, в землянке загремело:

— Служим Советскому Союзу!

— И к орденам вас, всех участников последней операции, представили.

— Служим Советскому Союзу!

— Вы уж извините нас за то, что по прежним представлениям наград не получили, — Белоусов прищурился, подмигнул разведчикам, развёл руками. — Тяжёлые времена переживали. В отступлении с наградами туго.

Шевченко хмыкнул, пояснил популярно:

— Учёные штабисты рассуждают: «Кто отступает? Известное дело — солдаты! А раз так, о каких наградах может быть речь? Другое дело — генералы. Берут генералы города и сёла. Герои!»

Шутка замполита вызвала громовой хохот. Белоусов сделал знал, призывая к тишине.

— Повеселились, и баста. А насчёт орденов — это уж я твёрдо обещаю.

Распрощавшись с разведчиками, командир полка и замполит вышли из землянки. И тут, словно в награду за ночной тяжёлый бой, пожаловал другой дорогой гость — Ермилыч, пожилой солдат-почтальон с чёрной повязкой вместо левого глаза. Разведчики с шумом и гамом окружили Ермилыча, а он не спеша, с чувством, с толком провозглашал:

— Туманов!

— Здесь Туманов.

— Карпенко!

— Раненый Карпенко.

— Эх!.. — вздохнул Ермилыч. — Исаев.

Рустам с замиранием сердца ждал… Будет письмо? Не будет… Чудесный старик — Ермилыч, Медкомиссия давным-давно отчислила его из кадров, по ранению и по возрасту. А он взял и нахально остался. «Только через мой труп выгоните! — говорит. — Да и какая корысть гнать меня? Должен же кто-нибудь письма разносить?»