Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

С трудом разбудил. Лейтенант, зевая, слушал сбивчивый рассказ Рустама. Наконец не выдержал, покрутил возле виска:

— Врачу покажись, земляк. Я две ночи не спал, а ты разбудил и рассказываешь о каком-то махаллинском «эмире». Зачем мне это?

— А затем!.. — Рустам сел рядом с Исаевым на охапку соломы, зашептал ему в ухо. По мере того, как Шакиров шептал, лицо лейтенанта меняло выражение: сперва оно было сонливое, затем удивлённое и наконец восторженное. Исаев вскочил, пригнув голову, прошёлся по землянке, воскликнул:

— Ай да Рустам! Не голова, а Совнарком! — и вдруг испуганно добавил: — А клюнут ли?

— Ещё как клюнут! Если мой «эмир» клюнул, то эти и подавно.

На следующее утро Рустам, Туманов и Карпаков приступили к делу. Достали несколько мешков, распороли, сшили общим полотнищем. Получился большой квадрат. Набили квадрат на деревянные рейки, и на нём нарисовал Рустам сажей жуткую харю, удивительно похожую на морду Гитлера. Солдаты со смеху покатывались:

— Ну и образина!

— Эй, разведчики, вы что же, академию художественных наук в своём взводе открыли?

— «Языков» надо брать, а вы прохлаждаетесь и «языков» малюете!

Разведчики помалкивали, отшучивались. Ночью с великими предосторожностями установили «портрет» метрах в пятидесяти за линией окопов

Как только развиднелось, фашисты открыли бешеный огонь по «портрету». Длился он, однако, не больше минуты — наступила гробовая тишина. Наши солдаты веселились.

— Сообразили, дьяволы, что по особе самого Гитлеряги шпарят. Какой-никакой, а всё же портрет ихнего вонючего фюрера.

Весь день только и разговоров было о забавной проделке разведчиков. Когда же стемнело, лейтенант Исаев, Туманов, Карпаков и Шакиров тихо выползли из окопа и притаились в большой бомбовой воронке неподалёку от «портрета».

Лежали и волновались: а вдруг не придут фрицы?!

Но они пришли. Поздно ночью разведчики увидели тихо двигающиеся по снегу беловатые холмики — гитлеровцы ползли в белых маскировочных костюмах, осторожно ползли. Было их шестеро, но на стороне наших разведчиков — внезапность.

Всё закончилось во мгновение ока. Разведчики буквально в упор расстреляли четверых непрошеных гостей, а двоих, оглушим прикладами автоматов, уволокли в окон. После этого только немцы спохватились, открыли яростный огонь из всех видов орудий, разметали в клочья «портрет» обожаемого фюрера, даже в атаку пытались рвануться, однако их воинственный пыл быстро охладила наша артиллерия.

Разведчики Исаева ходили именинниками. Шутка ли, их остроумной «охотой» восхищались чуть ли не во всей армии. Да и «языков» захватили толковых — лейтенанта и фельдфебеля!

Шакиров радовался вместе с друзьями Но на душе у него кошки скребли. Расстроило его письмо, прибывшее от Фазыла. Из далёкой Пензы сообщал он о том, что лежит в госпитале, потрепало его основательно: обе ноги теперь ни к чёрту не годятся, хотя, если потихоньку и с костылями, то двигаться можно. «Короче говоря, Рустамджан, отвоевался я. До слёз обидно. Не повезло. А за долгое молчание извини. Не только писать — говорить не мог. Завидую тебе и Кате зверски. Здорово бьёте фашистов! Кате я тоже письмо написал. Черкните мне обязательно! И ещё, Рустамджан, очень тебя прошу! Как это поаккуратней выразиться… Я ведь теперь инвалид. Бывалые инвалиды уверяют, что дадут мне вторую группу, никак не меньше…»

Рустам сложил письмо Фазыла, спрятал в нагрудный карман, рядом с нераспечатанным его письмом к Кате. Задумался. Эх, Фазыл! Не знаешь ты ничего. Пропала Катя, без вести. Как тебе всё это написать?

В землянке разведчиков тишина. Кто читает — никак начитаться не может! — только что прибывшие из дому письма; кому писем пет — грустит втихомолку. К Рустаму, пошатываясь, подошёл Карпаков. Рустам подумал сперва, что приятель его выпил. Карпаков, однако, был трезв. А глаза мутные, ненормальные. Молча протянул Рустаму листок.

Размашистые, нервно выписанные строки:

Валентин!

Знаю, будешь проклинать меня, ругать последними словами. Это твоё право. И всё же скажу тебе прямо: я вышла замуж. Мне уже двадцать четыре года. Молодость позади. А войне конца не видать. Да и (прости за откровенность) вернёшься ты с войны — и глядеть на меня не захочешь. Кому тогда я буду нужна? Два года мы встречались, два года тянется эта проклятая война. Итого четыре! Сколько можно! Ещё раз прости, хотя я знаю, что не простишь.

Люба.

Рустам прочитал раз. Не понял. Другой раз прочитал. Уставился в ненормальные глаза товарища, всем существом ощущая бьющееся в судорогах собственное сердце. Рустаму показалось, что это письмо от Мухаббат. Люба… Любовь… Мухаббат! Карпаков криво улыбнулся. Наклонился к Рустаму, шепнул на ухо, по секрету: