Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

— Не знаю, — уклончиво ответила она.

Наступил март. Кишлак снова зазеленел. Даже вроде многолюднее стал, оживлённее. Деревья, всю зиму подрагивавшие голыми ветвями, снова оделись в роскошные весенние наряды. Зацвели персики, потом урюк, яблони. Нежные переливы их буйного цветения благоухающими волнами перекатывались под малейшими дуновениями ветерка. Нежная зелень одела и берега арыков, в которых всё быстрее и говорливее бежала вешняя вода, отражая деревья и пушистые белоснежные облака, похожие на вознёсшиеся вдруг в безбрежную синь неба цветущие кишлачные сады. Нежным перламутром убегающих к горизонту полей трудно было налюбоваться. И всё-таки чудом красоты были буйно цветущие сады. Цвели и старые ветвистые деревья, и совсем ещё юные деревца, трогательные в своей доверчивой беззащитности и в стремлении походить на старших, в извечном стремлении природы к красоте и плодородию. Здесь, в этих садах, зарождалось неповторимое, волнующее очарование весны, чтобы на ласковых и стремительных крыльях ветерка разлететься потом по всей земле, заставляя сладостно и трепетно биться растревоженные сердца. И вестники весны, шумные птичьи стаи, тоже сначала опускались передохнуть в садах, а потом уже разлетались по всему кишлаку, если оставались на лето здесь, или летели дальше, если путь их ещё не окончился.

Света идёт по самому краю улицы, любуется хрустально чистыми арычными струями, изумрудом раскинувшихся за арыком полей, влюблёнными глазами смотрит на окутанные бело-розовыми облачками цветения деревья, на бесчисленные стаи птиц, оглашающих окрестности ликующим щебетанием. Она во власти неиспытанного доселе очарования, которое исходит от просыпающейся природы, будто видит всё это впервые в жизни. Идёт и не может наглядеться на переливы нежных красок. «Неужели все прошлые вёсны не были такими же зелёными, цветущими, прекрасными?» — сама себе задаёт девушка вопрос, не подозревая, что это в её юном сердце расцвела весна. Это весна природы, усиленная весной молодости, надежд и предчувствия будущего счастья, заставляет смотреть на мир другими глазами и видеть его особенно прекрасным и очаровательным. Это весна первой любви будоражит и волнует молодую кровь.

… В своё время не только Фазыл, но и тётя Фрося заметили необъяснимые странности в поведении Светы. Она ходила какая-то от всего отрешённая, замкнутая, по-прежнему упорно избегала Фазыла, даже в доме его перестала появляться.

— Федя, сынок, — не выдержала наконец тётя Фрося. — Может быть, ты чем-нибудь обидел Свету? Пошутил неосторожно?

— Да нет, мама. Ничего особенного не припомню. Ну, а шутки… Кто знает? Только стоит ли на шутки обижаться?..

— Ума не приложу, что с девчонкой происходит…

Ещё раз поговорили с Мухаббат. Но та почему-то сразу смутилась, что-то невнятно ответила и поспешила уйти, сославшись на неотложные дела. Тётю Фросю это ещё больше встревожило и насторожило. «Нет, здесь что-то не так, — размышляла старушка. — Чует моё сердце, не так…» И она решила сама напрямик поговорить с девушкой.

В медпункте Света была одна. Она сидела за столом, заполняла какие-то бланки. Услышав скрип открываемой двери, подняла голову и тут же вскочила.

— Тётя Фрося? Здравствуйте… У вас что-нибудь заболело?

— В мои годы, доченька, всё болит. Только от старости пока не лечат. А пришла я к тебе не с болячками своими, будь им лихо, а по делу. — Тётя Фрося пристально глянула Свете прямо в глаза и многозначительно добавила. — По важному!

— По какому?.. — чуть слышно прошептала Света, побледнела, потом мучительно покраснела и испуганно глянула на нежданную гостью.

— … По важному, — повторила старушка, пододвинула поближе к столу табуретку и села.

Света сесть не решилась. Так и стояла, скованная напряжением и ожиданием. Она знала, что тётя Фрося пожаловала в медпункт неспроста, и даже догадывалась, почти догадывалась — зачем…

— Ты почему это носа к нам не кажешь? — без всякой дипломатии, грубовато-ласково начала тётя Фрося.-

Чем же это мы тебя с Федей, цыганку черноокую, обидели? Чем, грешные, прогневили?

Света потупилась. Краска снова залила ей лицо, огнём заполыхали уши.

Испуганная тётя Фрося поднялась, сделала было несколько неуверенных шагов к Свете, но вдруг та сама выбежала из-за стола, обняла старушку, уронила ей голову на плечо и разрыдалась.

— Гадкая я… гадкая… Предательница, — глухо вскрикивала сквозь слёзы Света. — Простите меня… Гадкая я…