Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

— Шутник же ты, Абдурасул-ака.

— Умора!

— А что? — не сдавался старый чайханщик. — Забулдыга, это верно. Только, глядишь, на людях и сам другим человеком станет. Кто чаще всего в чайхане бывает? Старики, почтенные аксакалы. Перед ними-то стыдно будет, наверное, безобразничать. Может быть, мы так ого и перевоспитаем.

И Хайдарали стал чайханщиком. Правда, с «перевоспитанием» его ничего не вышло. Почтенных аксакалов он особенно не стеснялся. Продолжал пить иногда прямо в чайхане. К обязанностям своим относился спустя рукава, что очень возмущало посетителей.

Абдурасул-ака несколько раз журил своего «ставленника», даже попытался строго отчитать его.

— Постыдился бы старших, эй, йигит, — рассерженно ворчал он. — Ты же меня позоришь, чайхану, которая была всегда образцовой.

— Э, один раз живём! — беззаботно отмахивался Хайдарали.

— Вот потому и живи по-человечески, коли один раз, — не унимался старик.

— А как по-человечески?

Абдурасул-ака только сокрушённо крякал и надолго умолкал.

Терпение у всех лопнуло после очередной грязной выходки Хайдарали. Он заморочил голову кишлачной девушке Азизе и её родителям, а сам взял да и привёз невесту из города.

— Пусть убирается из чайханы, — решительно потребовали все. — И надо сказать раису, чтобы принудительно заставил работать его в поле. А не захочет, пусть и из кишлака выметается!

Фазыл уже заканчивал свои «парикмахерские дела», когда пришла тётушка Хаджия. Она с ходу начала отчитывать Фазыла:

— И чего это ты появляться у нас перестал, хотела бы я знать? На голодный желудок сутки напролёт работаешь, слыхала… Так и заболеть недолго, не смотри, что такой здоровяк. Или, может быть, хочешь сказать, что стесняешься?..

— Нет, тётушка, работы и в самом деле очень много. Мне вот и перед Рустамом неудобно.

— Ну ладно, ладно, сынок, — смягчилась тётушка Хаджия. — Ты уж не забывай нас, заходи хоть изредка. Тепло человеческое человеку и передаётся. А ну, присаживайтесь к столу, сейчас чай поспеет.

Тётушка Хаджия расстелила дастархан. Поставила посредине сливки, которые утром через Свету передало Санобар. Заварив в большом чайнике чай, присела и сама к краешку дастархана. Мужчины хорошо поели свежих лепёшек, макая их в душистые сливки, выпили по две-три пиалы чаю и встали с места. Тётушка Хаджия достала из сундука пальто и костюм, которые Рустам носил ещё до войны, когда работал учителем, и, не обращая внимания на его протесты, заставила сына надеть их. Затем, надев на голову каракулевую шапку-ушанку, Рустам взял друга под руку, и они пошли со двора.

Едва вышли на улицу, ведущую в сторону полевого стана, Фазыл обратил внимание на разговаривавших неподалёку Максума-бобо и Мирабида. Заметив Фазыла с Рустамом, они тут же прервали беседу. Один направился в центр кишлака, а другой заспешил к полевому стану.

Фазыл проворчал недовольно:

— Кажется, мы помешали задушевной беседе этих крыс.

— О ком ты говоришь? — ничего не поняв, переспросил Рустам.

— Я о Мирабиде говорю, этой хромой двуногой крысе. В конце улицы они с Максумом-бобо о чём-то так задушевно и мило беседовали. А завидев нас, быстренько закруглились и разбежались в разные стороны. Ты, наверное, ничего не слышал, а я эти тайны Мирабида и Максума-бобо очень даже хорошо знаю. Как только услышит Максум-всё-не-так, что к Мирабиду в магазин хорошие товары поступили, у него будто черви в одном месте заводятся. Не раз приходилось мне видеть, как он пробирался из магазина домой безлюдными местами. И всё ночью. Я же теперь часто домой поздно возвращаюсь.

— Видел и молчал? — желчно спросил Рустам.

— А что я могу сделать? Во-первых, я в этом кишлаке человек новый. А во-вторых, нельзя забывать и о вашей дорогой Мухаббат. В конце концов Максум-бобо ей дядя!

— Если ты этого испугался, то глубоко заблуждаешься, — Рустам уже даже не пытался скрыть своё раздражение, переходящее в настоящий гнев.

Фазыл смутился:

— Заблуждаюсь так заблуждаюсь, только не опасаться за Мухаббат у меня никакой возможности нет…

— Я прямо в восторге от вас, друг мой! — уже не на шутку рассердился Рустам. — Кажется, от вашей фронтовой храбрости и следа не осталось. Ты на меня не обижайся, но на фронте мы прежде всего за правду, за справедливость воевали. А теперь ты по другим законам жить хочешь? Мол, «себя знаю, а до других мне дела нет»? Говоришь о каких-то тёмных тайнах этих крыс, а сам, но сути дела, их сторону держишь! Это, кажется, называется стоять на страже интересов тунеядцев и паразитов…