Иван Курчавов - Цветы и железо

Пристально осмотрев Поленова, полицай спросил:

— На аэродром?

— В Торопино.

— Ну-ну.

— Да, туда, вот тороплюсь, — пояснил Никита Иванович.

После паузы, все еще всматриваясь в спокойное, безразличное лицо Поленова, полицай сказал:

— Торопино по другой дороге.

— Разве? — удивился Поленов. — Значит, ошибся. Вот те раз! А как выйти на торопинскую дорогу?

— Я помогу. Идемте.

«Вот ведь привязался!» — думал Поленов. Он ненавидел полицая, но старался показать ему, что весьма признателен за помощь. Никита Иванович стал жаловаться на свою горькую судьбу: как его раскулачили, сколько лет он мыкался по лагерям и другим невеселым местам, как трудно работать сейчас в кузнице, в которой мехи прохудились и едва нагнетают воздух, а в Торопино, говорят, можно достать хорошие мехи, кузнец продает.

Полицай произносит свое «ну-ну» то ли с сочувствием, то ли с насмешкой. Лицо у него тусклое, голос детский, писклявый. Самое характерное у него — глаза, красные, словно плотичьи.

— Так где же выйти на дорогу? — спросил Никита Иванович, когда они уже подходили к станции.

— В нашем участке есть человек из Торопино, он расскажет.

«В полицейский участок тащит, вот подлец! — про себя ругнулся Поленов. — Видно, меня он прихватил по своей инициативе. Этот работает на немцев с душой… А есть ли смысл идти с ним в полицейский участок? А если их, полицаев, там много и среди них окажется кто-то знакомый? Или из деревни Любцы, откуда родом Никита Поленов? Взял да и нанялся в полицию настоящий любцовский кулак?.. Попался, ай-ай! А еще Таньку вчера ругал!.. Ругал правильно, нельзя нам так запросто прогуливаться!»

— Я вас затрудняю, вы, наверно, только с поста, усталые? — начал Поленов. — Может, я и сам найду эту дорогу?

— Ну-ну! — уже прикрикнул полицай.

Они проходили мимо здания гестапо. «Нет, к полицаям я не пойду!» — решил Поленов.

— Одну минуточку, — торопливо произнес он, — я до лейтенанта Эггерта. Одну минуточку! Дело до него большое!

«Эггерту скажу, что видел двух подозрительных, шел за ними следом, да вот задержал полицай: ему объяснять не стал… Жаль, что потерял из виду тех!.. Если сразу пойти, может, еще и догоню…»

— К господину лейтенанту Эггерту! — доложил Поленов, входя в комнату дежурного.

— Будет через час.

— Разрешите обождать?

— За дверью.

Через туманное стекло Поленов наблюдал за полицаем. Тот долго переминался с ноги на ногу и, махнув рукой, пошел своей дорогой. Вскоре, не дождавшись Эггерта, покинул ненавистный дом и Никита Иванович. Он побрел к своему дому, сожалея, что аэродром не разведан и завтрашний доклад полковнику будет малоценным.

До обеда работы у Никиты Ивановича было много: подковал несколько лошадей, а пообедав, он вместе с Таней принялся за уборку кузницы. Нужно уложить уголь, купленный у сторожа депо, починить прохудившиеся мехи, убрать негодные подковы, подмести. Таня называла такую уборку «субботним днем» в кузнице. Вернувшись с очередной корзиной угля, она сообщила Поленову:

— Батька, сюда на лошади Прыщ едет, — наверное, лошадь подковать хочет. — Прыщом Таня звала лейтенанта Эггерта.

Она угадала: Эггерт приехал подковать лошадь. Он молодцевато спрыгнул с коня, погладил ему бок, морду, вынул изо рта удила и сказал, заглядывая в разговорник:

— Конь, ковка, ошень быстро работа!

— Айн момент! Будет очень быстро работа! — в тон Эггерту ответил Никита Иванович.

Приняв лошадь, он под уздцы провел ее к колоде и привязал к позеленевшему медному кольцу. Эггерт закурил сигарету и, расставив широко ноги, наблюдал за работой кузнеца. Поленов старался работать так, чтобы лейтенант остался доволен и не усомнился в его способностях. Таня продолжала таскать уголь с воза в кузницу.

— Поленофф, у вас красиво дошь. Одеть красиво, будет ошень красиво!

Никита Иванович взглянул на Эггерта и заметил масляный налет на глазах, вздрагивающие губы.

— Ви красив барышень, — сказал он Тане. — Я понимайт толк русские красавицы!

— Дочка хорошая, да вот большевики угробили ее. Чахотка у нее, ваше благородие, — торопливо заговорил Никита Иванович, испугавшись, что Эггерт может принять на себя заботу о русской красавице.

— Кропили, што знашит слово «кропили» и «шахотка»?

— Гробили, ваше благородие, — это значит почти до гроба, до смерти довели. А чахотка по-ученому туберкулезом прозывается, — ответил Никита Иванович.

— Туберкулез штука плохой, ошень плохой.