Иван Курчавов - Цветы и железо

— Нам терять нечего, кроме этого крольчатника, — попробовал кто-то шутить.

— Быстро, товарищи! — скомандовал партизан.

Коротки сборы у людей, не имеющих ничего, кроме грязной, потрепанной одежды. Едва партизан успел переодеться, как ему доложили, что все готовы к походу. Последним в строю стоял Сашок. Освети в эту минуту его лицо, сразу поймешь, что парень огорчен и встревожен. Но в сарае было темно.

Строй вышел, скрипнули ворота — и всё…

Впрочем, не всё: партизан, переодетый в форму немецкого ефрейтора, на полминуты задержался: он оставил под дверью Калачникова предмет, завернутый в темную тряпицу.

— Если он раньше не заметит, что тут лежит, от него останется одно скверное воспоминание, — тихо пояснил партизан.

В ночь побега Петр Петрович не спал. Продырявив синюю маскировочную бумагу, он смотрел на улицу. Она была безмолвной и тихой. Прошел ефрейтор, а через минуту мимо окна проковылял хромой Отто: теперь два часа он будет отдыхать. Калачников не заметил, как прокрался партизан. А когда увидел строй военнопленных под командованием ефрейтора — согнутых, унылых, усталых, недовольных (так нужно для отвода глаз!), понял, что план осуществляется. «Ефрейтор» что-то положил под дверью, — это тоже по плану, теперь выходить из дому нельзя.

Итак, пленные бежали и, вероятно, находятся в безопасности. Сейчас Петра Петровича больше всего беспокоил Сашок. Как у него? Осуществил свое намерение или передумал в самую последнюю минуту?

Сложно, очень сложно было решить с ним вопрос. Храбрый парень, он мог пригодиться в Шелонске. Для чего? На этот вопрос и Поленов пока не ответил. Огневу требовался, сноровистый и самоотверженный боец, обязанный войти в доверие к немцам. Сашок с его ненавистью к врагу был тем человеком, на кого можно положиться в наитруднейшей обстановке.

Он долго не соглашался оставаться здесь, в тихой заводи, как он называл Шелонск. Ему нужны были партизаны, в рядах которых он мог сразиться с врагом; его могла успокоить только месть — за себя, за отца, за сестренку.

Сдавался он неохотно, обдумывая каждый свой шаг. Самым страшным для него было то, что для товарищей, не знающих истинной причины его задержки в городе, он сразу же становился самым последним негодяем.

«Огнев передал: это очень нужно для Родины! Не может он оставить для такого дела любого человека. Остаться должен самый лучший, самый надежный. И обязательно — сапер!» — говорил вчера Калачников приунывшему Сашку. Парень в конце концов согласился, составил даже план своих действий…

А план таков: где-то у леса Сашок под видом отправления естественных надобностей отстанет от группы. Руководствуясь принципом «семеро одного не ждут», строй продолжит свой марш, а партизан прикажет Сашку догонять остальных. Но он догонять не будет. Он поверх нет к Шелонску и сообщит первому немецкому или полицейскому посту, что военнопленные бежали из крепости, что он не захотел переходить к партизанам и, найдя причину, отстал. Пусть немцы объявляют тревогу: догнать бежавших или причинить им урон они уже не смогут, лес надежно прикроет их… Что касается Сашка, то можно будет надеяться на доверие со стороны коменданта: предателей фашисты ценят. В лагере он не имел замечаний, о его пребывании в крепости немцы тоже не знают ничего плохого.

…За окном проковылял Отто. Значит, прошло два часа после смены. Вскоре солдат вернулся. Он почти бежал, припадая на хромую ногу. Направился было к крылечку дома, но остановился, подскочил к окну и неистово забарабанил. Петр Петрович сразу на стук не отозвался: пусть Отто подумает, что старик крепко и безмятежно спит. Стук повторился, громкий и частый. Калачников поднял бумагу и посмотрел в окно. Отто кричал и показывал на форточку. Старик потянулся и открыл ее.

— Вы меня слышите? — спросил Отто испуганным голосом.

— Слышу. Что случилось, Отто?

— Пленные совершили побег! Ефрейтор убит! Вы не выходите, профессор! Там лежит противопехотная мина! Я не стал ее трогать, возможно сюрпризная! Я сейчас доложу обо всем! Сюда пошлют саперов! — И он исчез за углом дома.

Комендант был не в духе. Он стучал тяжелым прессом по столу и распекал Муркина, который стоял перед ним навытяжку. Человек невоенный, Муркин делал это неумело: неестественно выпрямился, вытянул шею, руки у него дрожали от чрезвычайного напряжения.

— Городской голова!.. — кричал Хельман, бросая на Муркина злой и холодный взгляд, от которого становилось не по себе даже Калачникову. — Такой голове место в петле! А она еще вертится на этой толстой шее!.. Для чего вы поставлены городским головою?!