Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

Днем пригревало, и земля, разбухшая и тяжелая от стаявшего снега, высохла в несколько дней, превратившись в легкотелую безжизненную пыль, носимую ветром.

Разговаривали они с Генкой, будто ссоры между ними никакой и не было, спокойно, по-дружески. Митя сначала дергался, но потом решил, что так будет лучше, все мы не без греха.

Перед афганским Новым годом в клубе артполка показывали гонконговские фильмы. Завклубом дружил с «Афганпрокатом» и иногда привозил ленты с потасовками. Народу было — не пробиться.

В тот вечер Козлов задержался с ужином, вовремя не занял места, и пришлось стоять в проходе.

Митя еще до начала фильма заметил в толпе знакомый затылок. «Как будто Вовка», — но побоялся ошибиться, не крикнул, а потом, когда фильм кончился, при включенном свете он увидел, что точно — Вовка. Он очень изменился: еще больше похудел, лицо стало серым, землистым, одет он был в грязное неушитое «хэбэ». Когда Вовка повернул не к палаточному городку, а к столовой, Митя окликнул его:

— Вовка!

— Димос! — Они обнялись.

— Пойдем ко мне, — предложил. Митя. — Чаю попьем.

— Пойдем, пойдем, — радостно закивал Вовка. Он немного помялся и спросил: — А переночевать, у тебя можно?

— Конечно, ночуй сколько хочешь — столов на всех хватит. А что?

— Да я тут подзалетел малость. Обещал старикам афгани на чеки поменять, а меня с ними комбат заловил, ну и отобрал, конечно. Они мне сказали: «Рожай», вот я и рожаю — пятый день в столовой торчу.

— Много?

— Да нет, на семьдесят чеков. Я бы давно что-нибудь спер, да только через забор сейчас не пролезешь — мин понаставили. — Говорят, кто-то на дукане залетел.

— Ерунда, денег я тебе дам, — Митя пощупал в кармане чеки. — А героин ты все еще долбишь?

— Хочешь, что ли? — удивился Вовка. — Я ведь тебя послушался тогда, помнишь? Маялся, маялся, да и пошел к начмеду, сказал, что курю. Он меня в госпиталь отправил. Какой гадостью меня только не кололи! Я тебя сотню раз отматерил, пока лежал. Думал, сдохну от боли. Нет, ничего, вылечили, теперь не курю.

Кабинеты были пусты, и Митя вынул все съестные припасы, какие были, поставил кипятиться банку с водой.

Вовка, не дожидаясь чая, набросился на еду. Он засовывал в рот по полкуска хлеба, густо намазанного маслом, чавкал и вытирал об себя руки. «Хуже чижика, — неприязненно подумал Митя. — Вшивый небось». Наконец Вовка отвалился от стола и, переведя дыхание, стал рассказывать о взводе.

С бронетранспортера его сняли из-за героина, и старики его сильно чморят, как наркошу, хотя молодым, конечно, попадает больше. Кадчиков, став черпаком; сделался первейшей сволочью, мучает чижиков и на свой призыв орет, даже иногда руки распускает, а сдачи сдать — после больницы сил нет. Мельник с отделением стоит на трубопроводе, качает из Союза керосин. Стал миллионером на этом деле, напокупал себе барахла, не знает, как в Союз провезти. А в остальном все по-прежнему: чижики шуршат, старички лежат, иногда поминают Митю недобрым словом. Коля больше во взвод не писал, неизвестно, как он там на своих протезах?

«Базиль вообще ни разу не написал, — вспомнил Митя. — А наобещал! Поди, сел в самолет и тут же забыл».

Вовка, перестав говорить, сразу задремал. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и все время ронял голову вниз, ронял и вскидывал, не открывая глаз. Митя долго с жалостью смотрел на своего друга, изможденного и забитого, вспоминая, какой Вовка был в учебке, да и здесь, когда приехал: деловой, смелый, всегда умел найти легкую работу.

Однажды в учебке они отлынивали от наряда по кухне, спрятавшись за мешками с луком. Там было еще двое «шлангов», но Митя их не помнил. Кто-то из них завозился, и проходивший мимо сержант услышал. «Эй, кто там, вылезай!» Вылезти — значит все наряды до конца учебки твои. Они затаились. Тогда сержант стал кидаться луком. Луковицы разбивались о стенку и щипали глаза, а потом к нему присоединился еще один сержант, и стало совсем плохо — слезы текли ручьями. Митя не выдержал и вылез, и те двое тоже, а Вовка — нет, так и остался, весь распух от слез, но не вылез. Мите тогда досталось мытье полов — сотни квадратных метров, — грязных, жирных, скользких.

Он разбудил Вовку, отвел в кабинет замполита и положил спать на стол.

Потом пришел Генка, и они отправились в гости к технарям, где просидели до утра, рассказывая старые, еще с гражданки, анекдоты, вспомнили и о Грише — вместо него в техчасть взяли чижика-доходягу с огромным носом, который шуршал как реактивный и был готов за кусок белого хлеба стоять на ушах. Митя решил, что сразу после весеннего приказа вернется во взвод. Научит Козлова печатать на машинке, и пусть они тут живут без него как хотят: печатают бумажки, бегают как шавки на офицерские окрики, а он лучше со своими, с кем службу тащил, оплеухи получал, от начальства подальше.