Пьеро Дельи Антони - Блок 11

– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? – спросил раввин.

Стоящие у тела Яна переглянулись.

– Я знал его не очень хорошо, – сказал Моше. – Он, по-моему, был портным или кем-то в этом роде. Что я могу сказать совершенно точно, так это что я никогда не видел, чтобы он кого-то обижал. Он не лез вперед и не толкался локтями, чтобы пробраться раньше других в умывальную комнату, и когда выстраивалась очередь на получение похлебки, он всегда вставал в эту очередь одним из первых, хотя всем известно, что самые лучшие куски находятся на дне котла. И если у него имелась возможность кому-нибудь помочь, он обязательно помогал…

– Здесь, в лагере, это самый верный способ побыстрее отправиться на тот свет, – прошептал Яцек Паулю.

Они, стоя вдвоем поодаль, наблюдали за этим ритуалом через просвет между развешенной на веревках одеждой. Элиас посмотрел на Мириам и жестом предложил ей прочитать кадиш, [64]но она отрицательно покачала головой. Тогда Элиас набрал полные легкие воздуха и сам начал читать поминальную молитву. Евреи подошли к кранам и еще остававшимися в них каплями воды «омыли» себе ладони.

Затем заключенные снова собрались вокруг стола – все, кроме Иржи. «Розовый треугольник» уселся на полу на корточках. У него был взволнованный вид, в глазах поблескивали слезы: хотя он пробыл в лагере уже семь месяцев, ему до сих пор так и не удалось привыкнуть к тому, что рядом постоянно ощущается дыхание смерти…

И вдруг Иржи резко поднялся и выпрямился во весь рост. Закрыв глаза, он опустил голову на грудь и начал петь. Это была ритмичная песня, чем-то похожая на старинные цыганские напевы.

– Что это? – шепотом спросил Берковиц у Моше.

– Эндеча, – сказал ему в ответ Моше тоже шепотом. – Похоронная песнь сефардов. [65]Иржи то и дело подкидывает какие-нибудь сюрпризы.

«Розовый треугольник» пел с такой тоской в голосе, что слушавшие его заключенные едва не плакали. Наконец прозвучала последняя нота. Она на несколько мгновений зависла в воздухе, а затем снова стало очень тихо.

Иржи открыл глаза, словно бы придя в себя после транса, и спросил:

– Ну, и что нам теперь делать?

– У нас еще есть время. Целых одиннадцать часов.

– Но мы очень устали и проголодались, – сказал Берковиц. – Еще немного – и мы уже не сможем шевелить своими мозгами. Я чувствую себя сильно ослабевшим. Единственное, чего я сейчас хочу, – так это лечь спать.

– Он прав, – сказал Моше. – Еще немного – и мы уже не сможем даже разговаривать. У меня пересохло в горле, и я все больше и больше устаю. Нужно принять решение прямо сейчас.

– Да, нужно принять решение прямо сейчас, – Яцек, произнеся эти слова, уставился на Мириам, однако Пауль, бросив на него испепеляющий взгляд, заставил его отвернуться.

– Послушайте, у нас есть клочки бумаги и карандаши, – сказал Берковиц. – Продолжать этот спор и дальше нет никакого смысла. Я предлагаю нам всем проголосовать и затем посчитать голоса.

– Единственное свободное голосование в Третьем рейхе… – прокомментировал данное предложение Моше.

Выбрав обрывки – те, что побольше – и карандаши, он раздал их всем заключенным: по одному клочку и по одному карандашу каждому. Затем все разошлись. Некоторые ушли в темную часть барака – не подходя, однако, слишком близко к трупу Яна.

Не прошло и пары минут, как они один за другим положили на стол сложенные вчетверо клочки бумаги.

– Берковиц, давай подсчитывать голоса будешь ты, хорошо? – сказал Моше. – Остальные согласны?

Все заключенные закивали.

Финансист подошел к столу. Поправив очки, он взял первый клочок и расправил его.

– Алексей, – прочел он.

Лицо украинца посерело.

Берковиц положил первый обрывок обратно на стол и развернул второй.

– Алексей, – прочел он.

Помощник капо в гневе бросился к Берковицу и вырвал у него из рук клочок бумаги, чтобы убедиться, что финансист не врет. Увидев, что действительно написано его имя (в чем он, в общем-то, не очень сомневался), он разразился потоком каких-то никому не понятных ругательств и, разъяренно скомкав бумагу, швырнул ее на пол.

Берковиц же сохранил свойственное ему хладнокровие. Не обратив особого внимания на демарш Алексея, он расправил третий клочок:

– Алексей.

– Свиньи! – завопил украинец. – Мерзкие свиньи! Вы – еврейские свиньи!..

Никто ему ничего не ответил. Алексей отошел в сторону, тяжело дыша от охватившего его гнева.

– А здесь ничего не написано, – сказал Берковиц, расправив следующую записку. – Пусто.