Раиса Хвостова - Жить не дано дважды

Костя решил сделать вид, что ничего не заметил и, посвистывая, пошел в сторону. Шел и чувствовал — «тот» идет следом. Тогда Костя повернул к шоссе, перепрыгнул неглубокую канаву и оглянулся. Офицера не было. Но Костя чувствовал, что он где-то рядом. Было еще не темно, но как Костя ни старался разглядеть все кругом, он никого не увидел.

По шоссе в сторону Фалешт шла машина. В это время на другой стороне показался Максим. Увидя его, Костя решил, что надо немедленно предупредить Максима об офицере. И он кинулся через шоссе… Костю ударило в голову. Он тут же, не приходя в сознание, умер на руках у Максима.

Оба, Максим и Алмаз, стояли над трупом Кости с обнаженными головами.

Разговор их был краток. Максим передал приказ командования — держать связь с ним. Условились о новой встрече.

Максим понес Костю в лагерь на руках. Знал он — война не без жертв, успел потерять многих друзей. Но к смерти привыкнуть не мог. Тем более, когда она нелепа, и в этой нелепости некого винить, кроме войны.

Плачущая Таня передала в Центр коротенькую шифровку о том, что связь налажена с Алмазом. За колонками цифр ей чудилась алая Костина кровь, мальчика не получившего последней сводки о войне.

— Федор, — говорю я, сдерживая рвущееся дыхание. — Сиди, не оглядывайся. В окно подсматривают. Прикрути немножко лампу…

Только что было все хорошо. Я листала потрепавшуюся украинскую книжицу без начала и без конца, не столько читала, сколько мечтала. Наши перешли в наступление. Скоро мы с Федором будем у своих. Своих… Майор Воронов. Подполковник Киселев — Прищуренный. Таня с Максимом, Маринка, Клава. И письма, письма. Много писем. От Сережки, конечно. От мамы обязательно. От папы, может быть. От Платончика, Наты.

Я улыбалась… В щели между плохо задернутой занавеской и открытой рамой — чьи-то глаза из-под козырька кепи.

Заставила себя продолжать улыбаться. Уткнулась в книгу. Федор, прикрутив огонь, продолжал читать немецкую газету. Так мы просидели час.

— Пора спать, Женечка! — громко сказал Федор и поднялся.

Он вышел во двор. Я разобрала постель, подошла к окну — никого в густой тьме за рамой. Но мне показалось — рядом кто-то дышит. Стараясь выглядеть спокойно, на случай если за мной следят, захлопнула створки, задвинула шпингалеты, плотно задернула шторы. Федора все не было.

Он вернулся минут через десять. Сказал спокойно:

— За нами следят, работу временно прекращаем. Как быть с рацией?.. Передавай молнией. Дождись ответа.

Счастье, что вход на чердак из сеней.

Я взлетела по лестнице, развернула рацию. Рядом положила «лимонки». Ни себя, ни рацию не отдам. Еще и этих сволочей положу.

Тревожно мигала индикаторная лампочка. Пять минут — целых пять минут посылала в эфир тревожные сигналы. Но еще длиннее оказались десять минут ожидания, пока услышала свои позывные.

— «Рон», «Рон»… «Работу свернуть. Рацию, оружие зарыть. Самим уходить Рышканский лес партизанам. Новый пароль: «Не дадите ли нам стакана воды, очень пить хочется». Ответ: «Для вас воды не держим, сами нуждаемся». Прибытие партизанам сообщите по их рации. Воронов».

Быстренько расшифровала, дала квитанцию и, нарушив закон радистов-разведчиков, отстукала привет — 73 с.

Так я закончила последнюю связь. Свернула сумку с рацией и батарейками. Сорвала антенну, в кровь исцарапала руки, — они предательски дрожали.

Тихо спросила Федора, караулившего внизу у лестницы.

— Можно выносить? Приказ закопать рацию и оружие.

— Выноси.

Федор взял сумку, я — «лимонки» и наши пистолеты.

Перед тем как толкнуть ногой дверь, сказал:

— Если что, Женя, — от легенды ни на шаг.

Наверное, у меня стало испуганное лицо. Федор добавил:

— Успокойся, сейчас уйдем.

И Федор опустил сумку, запер дверь — лучше выждать.

Мы потушили свет, просидели два часа впотьмах. Потом Федор ушел один копать яму. Долго не возвращался — мне уж что только не мерещилось — схватили, убили. Но вернулся — рыть пришлось очень тихо, чтобы не наделать шуму.

Осторожно вынесли все. В яме был постлан брезент, уложили на него свое снаряжение, прикрыли. Зарыли, затоптали, закидали сухим быльем. «Похоронили», — подумалось мне, и слезы навернулись, трудно расставаться с милым моим «Северком».

Федор сказал:

— Проберись в дом — тихо. Возьми пальто и хлеб. Мой пиджак. Я покараулю.

Я пробралась в темноте в дом, протянула руку за пальто у двери и — услышала грохот колес. Смолкли около калитки. Затаилась: «Что бы это могло быть?»