Даниил Аксенов: Герои умирают дважды

В просторном светлом зале, где белые стены были увешаны гобеленами с изображением дуэлей и жестоких сражений, стоял огромный серый каменный алтарь. На нем не приносились жертвы, а дымились безобидные благовония, дым от которых шел к потолку, расписанному еще более жестокими сражениями.

Виктор, одетый в серебристую хламиду, с задумчивым и многозначительным выражением лица слегка опирался на этот алтарь. Его взор, наполненный благочестием, был устремлен наверх, туда, где какой-то герой самым изуверским образом с помощью тупого трезубца убивал страшного змея. Кровь лилась рекой. Она даже иногда мелкими крупинками падала с потолка и вызывала бурю эмоций в смиренной душе верховного жреца.

«Этот пакостник Рикста опять чем-то разбавил краску, когда дорисовывал ручьи крови, — с негодованием думал Виктор. — Мне-то, допустим, все равно, пусть кровь хоть совсем облезет, но тогда обнажатся лютики, которые там были намалеваны прежде… И что будет, если Арес заметит? Он же, наоборот, просил побольше крови. Вон на всех гобеленах воины стоят в ней по колено. Рикста — молодец, натурально испортил картины, но что, ему краски не хватило? Или он опять все проиграл трактирщику? А я ведь говорил: никогда не играй честно с жуликами, да и вообще не играй честно. Нужно будет его научить. Правда, не знаю, в какую именно игру он проигрывает, но не беда. Даже в шахматах можно жульничать. Ведь придумал же кто-то ход „через битое поле“! Представляю, что сказал его соперник, когда увидел этот ход в первый раз…»

Такими мыслями Виктор старательно отвлекал себя от происходящего в зале действа. А оно было прелюбопытным для всех, с ним не знакомых.

Чуть сбоку от алтаря в небольшом углублении располагалась гипсовая статуя бородатого могучего мужчины с обнаженным торсом. Ее окутывало легкое золотистое сияние, подрагивающее и мерцающее. Перед статуей на коленях стоял десятник Ереа. Его и без того небольшое морщинистое лицо как-то сжалось, скукожилось, а в глазах застыла тоска, которой не могли скрыть пряди седоватых волос, свисающих со лба. Десятник был одним из защитников замка, недавно завоеванного бароном ан-Орреантом. Ереа сдался на милость победителя и сейчас приводился к присяге новому и истинному хозяину этих мест.

Десятник внимал глубокому, хорошо поставленному голосу, доносящемуся от статуи и способному напугать всех, кто мог его слышать, кроме тех, кто слышал подобные речи уже столько раз, что теперь думал о краске, шахматах и прочей ерунде, чтобы не упасть прямо перед алтарем в приступе богатырского сна.

— И твоя участь была бы незавидной, не пойди ты под руку ан-Орреанта и не прими истинной веры! — громыхал голос. — Я вижу будущее! Твое будущее! Оно плачевно, и только правильные поступки смогут что-то изменить!

В этом месте Виктор спохватился и подал десятнику заранее оговоренный знак. Дескать, уже можно спрашивать. На этом знаке настоял Арес.

— Общение с народом должно проходить в форме диалога, — говорил он. — Так легче запоминается и производится впечатление того, что человек сам кует свою судьбу, сам принимает решения. Конечно, самостоятельность — недостаток для воина, но на первое время нужно потакать и недостаткам. Мы им потом все припомним.

Виктор пока ничего и никому не хотел припоминать, но как подневольный человек ослушаться не мог. Зато он был способен произвести благоприятное впечатление на суровых воинов, приносящих клятву, тем, что говорил им так: «Конечно, Арес — жесток и скор на расправу, но я на вашей стороне. Следите за мной — если я подам знак, то дело не так плохо, как кажется. Можно обращаться с вопросами и просьбами! Ловите момент!» — И после этого обряда количество искренних и благодарных друзей у отзывчивого жреца ожидаемо возрастало.

— О великий господин! — Десятник правильно понял наставления Виктора и сейчас говорил глухим скрипучим голосом. — Нельзя ли мне… в милосердии своем… поведати… о моем будущем…

Верховный жрец подавил вздох. Они все, абсолютно все спрашивали о будущем! Почему-то считали, что прошлое им известно. А ведь это не так! Вот взять хотя бы Ереа.