Георгий Егоров - Книга о разведчиках

Я, конечно, поверил и без свидетелей — почему бы не могло такое случиться! На фронте всякие курьезы бывали. А он продолжал. Продолжал уже не разведчик лихой, а начальник разведки, вдумчивый и наблюдательный:

— Так вот, не об этих и не о таких эпизодах надо рассказывать нынешней молодежи. Мне кажется, не о таких душещипательных приключениях надо писать сейчас, через тридцать с лишним лет после войны, а о психология поступка — вот о чем, по-моему, надо говорить с современной молодежью. О рядовых поступках на войне надо больше писать, о буднях — о солдате, который не совершал ошеломляющих подвигов. Я не против подвига, нет. Я за подвиг. Но нельзя же фильмы снимать и книжки писать только об одних подвигах. Подвиги совершает не каждый солдат, далеко не каждый. Поэтому все-таки основная-то сила — это средний рядовой солдат, не совершивший подвига. Что он сделает, чего он достигнет, каких рубежей, на том история и подведет черту…

Спорить с Павлом Антоновичем бесполезно — свою точку зрения готов отстаивать любыми средствами. И при этом — никаких компромиссов! Или — только так, как он считает, или — никак, другого разговора быть не может! Да я и не собирался с ним спорить. В мыслях было не то. Я тогда думал: тяжело, наверное, было с ним ребятам на фронте — наверное, никаких объяснений не принимал, признавал только себя правым.

Но вот я сижу и слушаю, и чем дольше слушаю, тем больше он кажется мне человеком вдумчивым, внимательным к людям, особенно к товарищам. Все-все замечающим.

Мы говорили о качествах разведчика вообще, так сказать, философствовали на эту тему. И когда я высказал мысль о том, что разведчики — особая каста, вроде армейской элиты со множеством своих традиций, обычаев и даже суеверий, — Качарава аж подскочил на кушетке — так он обрадовался, обнаружив во мне единомышленника, так же влюбленного в разведчиков, как и он.

— Меня всегда привлекала на фронте психология солдата. Тем более разведчика. — Качарава что-то вспомнил, помолчал, словно подыскивая, с чего бы начать. — Разведку всегда было трудно формировать, — неторопливо заговорил Павел Антонович. — Я даже вывел такую закономерность: если на вопрос командира полка Мещерякова: «Кто хочет в разведку — два шага вперед!» — из строя вновь прибывших вышло много желающих, значит, в строю одни новички, не обстрелянные, значит, много любителей романтики. А если вышел один-два — значит, в пополнение пришли «старички», которые уже знают, почем фунт этой романтики.

— Комплектовать разведку было трудно даже не только потому, что порой мало объявлялось желающих, — продолжал Павел Антонович, быстро воспламеняясь и снова крутясь на кушетке от нетерпения. — Трудность была еще и в том, что из тех желающих, которые вышли из строя на два шага, далеко не все становятся потом разведчиками. Вот такой пример. Парнишка числится очень драчливым и смелым. Дерется со всеми на улице. Вроде бы смелый. Но на кладбище ночью один не пойдет. А вместе с тем есть парень — тихий, не дерется, но на кладбище ночью один пойдет. Этот парень годится в разведку. А тот — нет. Я в этом убедился на большом опыте. Разведчики — это люди особой психологии.

Павел Антонович прервал свою энергичную, напористую скороговорку. И я почувствовал: он не может на чем-то сосредоточиться, остановиться на главном — столько у него накопилось мыслей, наблюдений, будто чувствовал, что больше ему уже не ворошить то старое, уже начавшее прессоваться в глубинах души. Это был его последний экскурс в войну. Я не торопил его, не перебивал и вообще почти не задавал вопросов — только искоса поглядывал на колеблющийся индикатор магнитофона.

Казалось, о многом ли можно поговорить за два часа? И вроде бы совсем ни о чем, а в то же время мы поговорили очень о многом.

Мы не забыли нашу старую неписаную традицию — после боев, на отдыхе, вспоминать и рассказывать новичкам о погибших разведчиках. В квартире на бульваре Генерала Карбышева новичков не было — рассказывали друг другу. Мы вспомнили всех, всех погибших поименно. Мы с Иваном вспомнили тех, кто погиб до прихода Качаравы в полк. Павел Антонович с Иваном вспоминали тех разведчиков, кто погиб уже после моего ранения на Курской дуге. Много, ой как много набралось их, кто не вернулся с нейтральной полосы и кого мы принесли на плащ-палатке! Сидя за столом у своего начальника разведки, мы с Иваном Исаевым выпили за память о них. И помолчали. (Кто из нас тогда знал, что нашему начальнику разведки осталось жить только семнадцать дней…) Помолчали — будто снова простились с каждым уже через три с лишним десятилетия. И в который раз удивились: неужели прошло три десятилетия! А ведь вот они, эти ребята — словно вчера были еще живыми. Я вижу, как улыбается Казнодий, сверкая ослепительно белыми зубами; вижу, как разбрасывает коленями при ходьбе Рассказов в своих трофейных с высокими голяшками сапогах; вижу, как с глубокомысленным видом сидит над шахматной доской Гошка Звягин; хорошо помню нашего взводного (последнего моего взводного в этой дивизии) лейтенанта Малявина — скуластого, с во-от такими плечами, не обхватишь.