Захар Прилепин - Война

– А теперь куда? – я снял рукавицы и потер онемевшие от рычагов пальцы.

– Вперед, куда же! – сказал Катков. – Как с горючкой?

– На пределе…

– Был же почти целый бак?

– Речка все выхлестала. Валуны да завалы… А последний раз заправлялись аж в Калинине.

– Может, самоходку подоить? – посоветовал заряжающий Кукин.

– Это все равно што чужую кровь залить… – побрезговал Леха.

Он продолжал глядеть в пулеметный глазок на подбитую самоходку.

– А они на своей «крови», што ли, ездят?.. – съязвил Кукин.

– Подоить бы можно, но не успеем, – засомневался Катков. – Пока разберемся, где у них краники, то да се – может рвануть. Вон, вишь, как занялась: я ей, кажется, под самый дых саданул…

– Знать бы, где теперь наши, – проговорил свое заряжающий Кукин. – Дошли до деревни ай нет? Слышу, бабахают, а кто? Куда? Хоть бы ракету пустили…

– По ракете тоже не поймешь…

– Допустим – две красных, одна зеленая, как дойдут. Пошло-то много…

– Чего теперь… – Леха почесал под шлемом. – Закурить бы! У кого есть?

– Какие перекуры?! – отрезал Катков. – Погнали, погнали, пока целы. Еще малость пошуруем…

Э-эх, лучше бы мы тогда перекурили напоследок! А то што ж… Дальше и говорить нечего…

…Едва мы отъехали от самоходки, едва на перекрестке Катков припал к обзорному перископу, чтобы оглядеться, определиться, где мы находимся, как в башне ужасно грохнуло и так, братцы мои, сверкнуло, будто при коротком замыкании. Тесный короб танка наполнился кислой вонью перекаленного железа. Каким-то смерчем с меня сдернуло плотный ребрастый шлем, а в оголенной голове сотворилось такое, будто в нее вкачали несколько атмосфер. Я мигом оглох, ослеп и полетел в тартарары, в какую-то темень и собственное отсутствие.

Сколь меня не было на этом свете, я не знал и до сих пор не знаю. А когда все-таки очнулся, то, напрягшись, попытался узнать, жив ли еще кто-нибудь. Но мне никто не ответил: небось, голос мой не имел звука и потому не был услышан.

Я принялся ощупывать себя, чтобы понять свое положение: что осталось цело, а чего уже нет… Сразу же дошло, что я напрочь не вижу. В ушах потрескивало, как в шлемофоне после грозы. Тупой болью ломило голову. Подвигал ногами – вроде бы на месте, нигде не щемит, не саднит. Цапнул левую руку, а рукавица, как козье вымя, налилась кровью и уже начала засыхать и кожаниться. Сквозь шум в ушах я все-таки расслышал, как в стальной тишине танка сбегавшие с рукавицы капли моей собственной крови торопливыми шлепками разбивались о гулкий железный пол. Я подставил под рукавицу ладонь правой руки: капли сразу же перестали шлепаться о железо, и я убедился, что это действи– тельно капала моя кровь. Попробовал пошевелить пальцами, но отозвался только большой, да, кажется, указательный, остальные промолчали. Мокрую рукавицу я стаскивать не стал, все равно ничего не увидел бы, а достал из кармана комбинезона рулонку изоляции, которую всегда носил с собой на всякий водительский случай, и, как мог, обмотал руку выше кисти смоляной лентой.

Правый глаз по-прежнему мучила острая помеха. Я не мог даже переморгнуть веком и вынужден был держать его опущенным. Было ясно, что это от броневой окалины, осыпавшей все лицо, которое теперь щемило, как после бритвенных порезов. Левый же глаз хоть и не давал о себе знать, но был залеплен каким-то кровавым студнем, перемешанным с волосами. Пальцами уцелевшей руки осторожными шажками я прошелся по липнущей массе и понял, что взрывом с моего темени помимо шлема сорвало еще и кожу вместе с училищной сержантской прической и вроде уха легавой собаки набросило мне на глаз. Марлей из личного санпакета я кое-как обмотал голову и оба глаза, а сверху натянул валявшийся под ногами изодранный осколками шлем. Но под ним что-то опять закоротило и вырубило мое сознание.

Сызнова в себя я пришел, наверно, оттого, что в мое лицо сквозяще, остро поддувало снаружи. Я протянул руку: водительский люк напротив меня был приоткрыт. Захлопнуться полностью ему не давал серый армейский валенок, застрявший подошвой вовнутрь. Я ощупал его: чей он? Лехин? Кукина? Или самого Каткова? Но у башенных был свой люк. Зачем же им лезть по моим коленкам, чтобы выбраться наружу? Выходило, что это был Лехин валенок, это он, Леха, пока я был в забытьи, лез по моим коленям, чтобы выбраться через водительский люк.

– Леха! – позвал я, чтобы проверить.

Тот не отозвался.

– Гомельков!

Опять ни звука.

Я протянул руку: Лехино сиденье было пусто.