Виктор Бычков - Везунчик

– Дядя Корней, – идущий последним Костя окликнул проводника.

– Чего тебе? – колона остановилась, все сбились в кучу, и обступили лесничего.

– Может, нашему гостю глазенки то завязать на всякий случай?

– Еще минут десять хода, и привал. Там и решим, – Кулешов опять встал во главе, и двинулся в сторону топей.

Небольшой бугорок плотной стеной обступал глухой, темный лес. Вот на нем и решил Корней отдохнуть и принять решение по поводу пленника перед тем, как идти дальше.

Антон упал на мягкую траву, и с остервенением начал тереться об нее лицом: за все время, пока шли, комары настолько искусали его, что оно уже начинало опухать.

– Так, что ты хотел, Константин? – лесничий притащил откуда-то из темноты длинные жерди, бросил их на землю.

– Я говорю, что глаза надо завязать нашему гостю, – повторил свое предложение Козулин.

– А зачем? – прислонившись к сосне, Корней достал кисет, и собрался закурить. – Ты думаешь, он сможет запомнить?

– Да я вообще ни чего не думаю, но так, на всякий случай.

– А ты, Павел, как думаешь? – обратился он и ко второму партизану.

– Я думаю, что мы напрасно этого ублюдка волочем в лагерь, – Скворцов недовольным голосом отозвался из темноты. – Я всю дорогу, дядя Корней, пытаюсь понять: зачем он тебе нужен? Хорошо, там ты не дал мне его пристрелить. А сейчас еще предлагаешь с ним мучиться на переходе, тащить его по болоту?

Да лучше кляп в рот, к дереву привязать, и пускай его комары загрызут до смерти. И совесть твоя будет чиста, и я вздохну спокойней.

– Не вздохнешь, Паша, не вздохнешь, – яркий огонек самокрутки осветил лицо лесничего. – Я тебя зная. Ты нормальный человек, и как любому нормальному человеку, смерть претит тебе, тем более та, что ты предлагаешь.

– Но, дядя Корней! – паренек присел рядом с пленником. – Это же убийца, и жалеть его не стоит!

– В бою, Павел, в бою, – голос лесничего был непреклонен. – А сейчас поздно, я тебе говорю. Тем более, Леонид Михайлович очень просил доставить его дружка детства живым. Понятно теперь, Павел Григорьевич?

– Ну, если Лосев просил, тогда конечно, – согласился Скворцов.

Антон еще отчетливее осознал свое настоящее и будущее, и снова холод сковал все тело, страх лишил способности даже думать. Голова стала пустой, как будто все мысли из нее вылетели, выветрились, и перед партизанами сидело некое существо, не способное что-либо сказать, сообразить. Сознание опять вернулось к нему после слов Кулешова:

– Развяжи ему руки, Павел.

– Да ты что, дядя Корней? – испуганно спросил Скворцов. – А не боишься, что может ускользнуть?

– А я зачем? – за старшего ответил Козулин. – Думай, что говоришь! Ты предлагаешь его тащить по болоту со связанными руками? Тут мы еле проходим. Дядя Корней прав: пускай сам идет. И мои опасения напрасны: обратной дороги ему из лагеря не будет.

«Развяжут руки, это уже надежда! – к Антону опять вернулась способность соображать. – Не все потеряно. Думай, Щербич, думай!»

– Вот вам слеги, – Кулешов персонально каждому раздал жерди, и Антону в том числе. – Порядок прежний: я – первый, за мной – Павел, дальше – Антон, замыкающий – Константин. Напоминаю – староста нам нужен живой. Головой за него отвечаем перед командиром. За мной! Строго след в след!

Группа вытянулась цепочкой за проводником. Ночь уже отступала, на востоке забрезжил рассвет, легкий туман висел над болотом. Антон с надеждой взирал на стоящий за спиной темной стеной лес, и с опаской примеривался сделать первый шаг в топи навстречу своей смерти.

– Пошел, пошел! – Костя толкнул его в спину, и Щербич двинулся вслед за уходящими партизанами.

Чахлые, одинокие березки кое-где еще встречались на пути, но все чаще и чаще стали появляться так называемые «чертовы окна» с пугающей чернотой своих глазниц, жидкие, мелкие кустарники лозы, уплывающие из-под ног поросшие осокой кочки.

Антон старался ступать точно в след Пашки, не отрывал от него взгляда, и, даже на время, забыл о своем положении пленника.

А путники вдруг резко сменили направление, и двинулись почти в обратную сторону. Ни кто из идущих вслед за Корнеем даже не задал вопрос проводнику, не поинтересовался такой сменой курса. Видимо, так идти было безопасней, и партизаны всецело доверяли ему.

На одном из отрезков пути Антон заметил, как отстал от него Козулин, глубоко по пояс, провалившийся в болото. Вот он еще ни как не может выбраться, а передняя группа уходит все дальше. Долго не думая, Щербич упал в траву, и, перекатываясь с бока на бок, стал уходить с тропы в сторону. Он сразу же определил для себя ориентир – кромка леса справа: она манила, звала, влекла его в свою чащу, к свободе! Встать во весь рост боялся из-за опасения быть замеченным, потому где-то полз по болоту, а где и перекатывал себя через подозрительные места. В какое-то мгновение ощущение свободы уже стало перехватывать дыхание, подступило к горлу, как вдруг почувствовал, что тело его начало погружаться в трясину: сначала ноги как будто провалились в яму, следом за собой повлекли и всего хозяина. Руки беспомощно хватали одинокие стебли осоки, ранились об нее, а опорой не становились. Антон беспомощно стал оглядываться вокруг, отыскивая глазами, за что можно зацепиться, а тело все сильней и глубже погружалось в болото. Ощущение свободы вдруг резко сменилось ужасом: он тонул! Пытался оттолкнутся от грязи, выпрыгнуть, но только все глубже уходил в трясину. Все трудней и трудней становилось вытаскивать даже руки. Вода дошла уже до плеч, низ безнадежно застрял в топи, ноги балластом уходили в пучину. Ужас охватил Антона!