Виктор Бычков - Везунчик

Антон нашел в толпе свою мать: как и всегда, она была рядом с теткой Верой Лосевой все в том же темно-коричневом платке и рабочей телогрейке. На этот раз она пыталась куда-то идти, вырывалась из рук соседки, и даже бранилась на нее. Ему было хорошо видно с крыльца, с каким трудом ее удерживает рядом с собой Лосева, как ей помогают односельчане. Комендант уже несколько раз упрекнул Антона из-за матери, что, мол, ты ее довел до сумашедствия, и это его, как сына, не украшает.

– Вы посягнули на святое – подняли руку на представителей законной оккупационной власти, и на собственность великой Германии, – гневно, яростно начал свою речь лейтенант Шлегель. – Великая Германия ни когда не прощает своим врагам, а ее мощная рука всегда настигнет любого, кто посягнет на ее ценности. Вы не повиновались распоряжениям законной власти, вы укрываете еврейскую семью, хотя знали, что за этим последует смерть. Вы подняли руку на представителя власти, хотя знали, что и за это ожидает смерть. Вы похитили собственность Германии, за это тоже следует смерть! Как видите, вы в основе своей приговорили сами себя к смерти. Притом, сознательно. Я гарантирую, что мы железной рукой наведем здесь немецкий порядок, и не позволим на оккупированной нами территории творить безобразия всяким бандитам! Войска великого фюрера уже стоят на пороге Москвы. Наши мужественные солдаты рассматривают ее в бинокли. Крах ее неминуем, как неминуема победа доблестной Германской армии! Сейчас эти люди будут повешены, чтобы другим впредь было неповадно нарушать законы великого Рейха! Так будет с каждым, кто осмелится укрывать евреев, красноармейцев, коммунистов!

Горчаков и Лазарев уже стояли в кузове машины со связанными руками, подставив свои лица осеннему дождю. И сейчас ни кто бы ни смог определить, то ли дождь стекает по щекам, то ли слезы льются из глаз. Иван Никодимович смотрел куда-то вверх, через головы односельчан, иногда окидывая взглядом все пространство, что открывалось ему с высоты. Лицо его было сосредоточенным, как будто он решал у себя в уме какую-то задачу, и ни как не мог решить ее.

Семен, напротив, суетился, жался к бригадиру, как будто старался и здесь найти у него спасение, выход из этой ситуации. Искал глазами семью, внуков, не находил, и опять жался к Лазареву.

Антон с крыльца наблюдал за мужиками перед виселицей, и опять его поразило их поведение: не просили пощады, не плакали, и воспринимали свое положение с участью обреченных, но не панически, без страха! Как такое могло быть, ему это было неведомо. На секунду вспомнил себя у ног односельчан, и ужас опять сковал его душу: жить, любой ценой жить! И мстить, мстить за несбывшиеся мечты, за унижение, и за свой страх перед смертью! Мстить!

– Простите, люди добрые, не поминайте лихом! – голос Ивана Никодимовича немножко подрагивал, когда ему на шею набросили веревку. – Прощайте! – и замер, высоко задрав голову.

– Я этих сволочей встречу на том свете, котел им в аду такой сварганю, что чертям тошно станет! – печник даже воспарял духом, осмелел.

Машина под ними ни как не хотела заводиться, чтобы отъехать с места и лишить их опоры.

– Вот сволочи! Даже повесить нормально не… – Семен не успел до конца договорить, как его толчком в спину сбросили с кузова. Следом – бригадира, и их тела замерли, вытянувшись на веревках, вдоль заднего борта.

Над площадью пронесся тяжелый вздох, отдельные вскрики, плач. Автоматчики еще теснее окружили толпу, раздалось несколько выстрелов по верх голов, и народ опять затих.

Солдаты схватили учительницу Лукашину, вырвали из ее рук дочку, и повели их к дому кузнеца Ермолая, что стоял рядом с конторой. Прямо через окно, разбив тельцем ребенка стекло, забросили девочку внутрь, потом – ее братика, и уже через дверь втолкнули в избу и мать. Следом двое других солдат поливали деревянный дом бензином из канистр, и поднесли факел.

Дом пылал, когда немцы в спешном порядке оставили деревню. Люди кинулись к нему, в надежде хоть кого-то спасти, хотя крики и плач из горящей избы уже давно прекратились.

Антон уходил с площади один. Он не стал смотреть, как вытащили учительницу в дымящей одежде, как поливали из ведер горящий дом. Он заметил лишь, как к виселице подошла его мать, смотрела, как вытаскивают из петли мужиков, а потом повернулась, и пошла вдоль улицы, напевая что-то бессвязное, ведомое только ей. Прошла мимо сына, не обратив на него ни какого внимания, и направилась к дому. Последнее время она даже не появлялась там, ночевала и питалась у Лосевых. Поэтому Антон последовал за ней, теша себя надеждой, что у матери наступило просветление в сознании, и болезнь ее стала проходить. Однако он застал ее на полу в задней хате хохочущей, с бессмысленным выражением глаз. Его она не узнавала, на все вопросы, слова не реагировала, не отвечала, а только еще больше смеялась, хлопая ладонями по полу.