Виктор Бычков - Везунчик

Уже не отдавал себе отчета, как обхватил девичий стан, прижался, воткнул свое лицо в её тело, упиваясь, дурманя себя этим запахом; как отнес, уложил Дашу на топчан, страстно целуя ускользающее, вырывающееся лицо. Не чувствовал кулачков, что молотили беспрестанно, наносили ему удары; лихорадочно срывал с нее платье, свою одежду; подмял ее под себя, подгоняемый инстинктом самца.

После лежал рядом с девчонкой на топчане, тяжело дышал, смотрел, как застыло ее лицо с гримасой ужаса, боли и отвращения; как, наполненные слезами глаза уставились, не моргая, куда-то вверх, в одну точку. А слезы текли и текли беспрестанно, не задерживаясь на девичьем лице, скатывались на подушку.

Хотелось протянуть руку, погладить Дашу, успокоить, и поблагодарить за ее невинность и чистоту, что ему такой досталась, но что-то мешало, удерживало от этого шага. Чувствовал, что понимания не найдет, только еще больше настроит против себя девчонку. Однако, как к себе не прислушивался, так и не почуял хоть маленькую долю, хоть капельку вины, стыда за содеянное. Это был очередной шаг в его планах на будущее. И он сделал, выполнил его.

«Вот, Егор Кондратьевич Булыгин, и ты обзавелся семьей, стал как все. Ну, а с девчонкой – все уляжется, притрется, войдет в норму. Куда ей деться? Только и я с этого времени полноправный хозяин этого дома. А это в такую пору неспокойную что-то да значит! И пускай приезжает отец, если, конечно, выживет, да только он мне уже не указ, да, да, не указ! И ему придется считаться с папой его внука, с мужем его дочери, вот так! А я еще подумаю, стоит или нет оставлять его у нас? Как ты еще себя поведешь, дорогой тестюшка?».

Дверца погреба приоткрылась, дневной свет больно ударил по глазам.

– Обедать в избу пойдете, ай спустить его к вам? – голос бабы Моти прервал размышления Егора. – Вроде, как притих городок, успокоился, так и на верху можно.

– Бабушка-а, – то ли прошептала, то ли пропищала девчонка, не размыкая губ.

Но бабушка услышала, свесилась в лаз.

– Слушаю тебя, Дашенька, – и стала спускаться вниз. – Я иду, иду, золотце мое, иду!

– Я не хочу жить, бабушка, – шептала девчонка, когда старушка уже спустилась, обвела взглядом погреб.

Она сразу поняла все, загадочно и понимающе улыбнулась Егору, опять подмигнув ему.

– Я умираю, – голос Даши был еле слышен даже Егору, а бабушка метнулась, подошла к ней, одернула на место ее платье, которое так и лежало задранным. – Я не хочу жить! Мамочка, мне больно, – стонала девчонка. – Я умираю, спаси меня, мамочка родная!

Забери меня к себе! Я не хочу жить!

– Акстись, Дашутка, что ты говоришь! – бабушка засуетилась над девчонкой, замахала руками. – Разве ж можно смерть к себе призывать? И как тебе не стыдно! Такое пережила, через день-другой уже и наши придут, а она помирать собралась! Ум-то твой где, дева?

– Я умираю, бабушка, – не меняя позы, твердила девчонка.

– И-и, милая! От этого еще ни одна баба на земле не умерла! И ты не умрешь, так что – успокойся. Рано или поздно, но такое случается со всеми женщинами. Не ты первая, не ты последняя. На этом мир держится, – бабушка по-хозяйски взялась расставлять все по-новому в погребе, одновременно успокаивая Дашу.

– Зачем он так со мной, мамочка? Мне больно, стыдно, я не хочу жить, возьми меня к себе, – шептала девочка.

– Выдь-ка, милок, отседова, – баба Мотя взяла за рукав Егора, подтолкнула к лестнице. – Я сейчас с ней по-бабьи поговорю, враз поумнеет.

Булыгин безропотно подчинился, и еще на лестнице услышал, как неожиданно бабушка сменила тон на грозный, повелительный.

– А ты как хотела, милочка? Он для тебя столько сделал, от смерти спас, от голода и холода, а ты? Спасибо, да? Так я тебе вот что скажу, в наше время за это и чирей не вскочит, вот так! А то она помирать собралась. А рассчитаться за добро, за доброту, за ласку, за заботу ты чем планировала? Может, тоже спасибо скажешь, и этим обойдется? Ты хоть знаешь, как Егор Кондратьевич рисковал своею жизнью, чтобы тебя, сироту безвестную, от голода уберечь? Он что – папа-мама твой, чтобы о тебе заботиться?

Булыгин сидел наверху, приклонив голову к лазу, слушал, удивляясь мудрости старушки, поражаясь ее напору. Что-то сказала Даша, но он не расслышал, зато голос бабы Моти гремел с подземелья.

– Да за твой крестик щепотки соли никто не даст! Сходим с тобой на базар, сама посмотришь, что такое барахло там вообще не ценится. Скажи спасибо, что хоть кто-то согласился тебе помочь за него. А то она «Крестик, крестик!» – бабушка передразнила собеседницу. – Много он тебе помог, спас, если бы не доброта Егора Кондратьича? Вот то-то и оно.